ушах, бился о зрительный нерв, наполняя темноту оранжевыми всполохами, безумием, ища выход.

Я покажу ей выход, я покажу…

Держите ее! Митчелл, вернись!

Я подполз к стене и несколько раз приложился головой, пока что-то горячее не потекло вдоль переносицы и не закапало с носа.

86

Вивиан шла в трех футах, в кромешном мраке.

Стала бы она говорить «я люблю тебя», расскажи Митчелл ей правду? Нет. Проблема с честностью заключается в том, что, как правило, честен ты один.

Она не приняла его предложение уехать, поэтому сейчас он не мог ее отпустить. Все, что касалось ее, отзывалось в нем целым спектром странных и сложных чувств – от недоумения до чего-то горячего и безмерного, чему он не знал названия. Говард вспоминал, как они сидели напротив камина, и их тени протянулись через всю гостиную.

Ты больше не бросишь меня в темноте?

Но он был зол. На Митчелла. На себя. Много ли можно увидеть, отвернувшись? А в темноте?

Постепенно коридор сужался до пяти футов. Вообще-то до четырех футов и шести дюймов. По его расчетам, они уже некоторое время шагали под деревьями, отдаляясь от подвала и особняка. Старые ходы были найдены строителями в 1916 году.

Говард продолжал идти, закрыв глаза. Его лицо было бесстрастным.

Дверей в коридоре было всего две.

Они прошли мимо первой комнаты, в земляном полу которой весной 2015 года он обнаружил девять безымянных могил глубиной по три-четыре фута. Останки, на его взгляд, принадлежали детям. Говард не знал, кем они были или что с ними случилось, поскольку они жили и умерли задолго до его рождения. Он все равно перенес их и похоронил в лесу.

Но могила – необязательное условие: если нет тела, то и предавать земле нечего.

– Стой, – велел Говард.

Вивиан остановилась.

Он открыл вторую дверь – ту, что в тупике.

Это ты называешь походом в кино или на танцы?

За дверью была комната с земляным полом (земля очень утоптана), в котором обосновалось сооружение, внутренний диаметр которого не превышал два фута.

Если бы его спросили, сколько лет колодцу, он бы сказал, что, пожалуй, лет двести. Возможно, больше. Старше особняка, старше озера. Кто его вырыл? Была ли там когда-то вода? Предназначалось ли это сооружение для воды?

Говард заглянул в колодец лишь раз, после чего разобрал выступающую над землей горловину, закрыл ее бетонной крышкой, засыпал землей. Люди нанимают рабочих углублять подвалы. Но в некоторых случаях подвал, наоборот, надо сделать не таким глубоким. А колодец был глубок. Когда Говард бросил в него камень, то не услышал, как тот коснулся дна: ни стука, ни плеска.

Иной раз по ночам ему казалось, что он слышит ветер, проносящийся над колодцем, словно над горлышком бутылки. Он чувствовал отвращение, неловкость и – желание. Желание спуститься в подвал, отодвинуть бетонную крышку, заглянуть в темноту, возможно, не с пустыми руками, а с чем-то теплым, испуганным… Когда желание становилось физическим, он вставал, закрывал дверь комнаты на замок и отжимался, пока руки не начинали дрожать.

Говард во многое не верил, однако он верил своим глазам.

Что-то он чувствовал.

Что-то знал.

Видел мертвую лису, видел детские кости. Во что тут верить? Точно, не во что.

Теперь колодец был так же пуст, как и все остальные комнаты особняка.

Вдруг Вивиан споткнулась – без единого звука, просто шорох ткани и щекочущее прикосновение ее волос. Прежде чем остановить себя, Говард поднял руки с намерением подхватить ее. Но она уже переступила порог и отдалялась от него – в темноту более глубокую, чем в коридоре.

* * *

Та самая комната. Вивиан нашла каменный выступ, на нем – зазубрину, напоминающую бородку ключа (или точки шрифта Брайля на табличке больничной часовни), и начала копать, ломая последние ногти о твердую землю. А сама с ужасом поняла (той частью мозга, чей мысленный взор продолжал вглядываться в прошлое), что, произнося «я убью тебя» с перекошенным от страха и гнева лицом, Дэн смаргивал слезы.

* * *

Шагая обратно в темноте, Говард пару раз заехал кулаком по стене. Перед глазами пульсировала красная пелена, отзываясь на биение сердца.

Он думал о Дэниеле Холдене, который возвел особняк на месте старинного колодца. О скульптуре мальчишки с веслом, сгоревшей конюшне, разрушенных каминах, уничтоженной фреске. О Хорслейке. О зове, впервые услышав который в прошлом году, он молча взял ружье и вышел на крыльцо с намерением подстрелить то, что издавало его. Но оно так и не приблизилось на расстояние выстрела, ходило кругами, потом просто замолчало.

О том, что говорила его мать: «Темноту не надо искать, достаточно закрыть глаза».

О странных и сложных чувствах, которые не были злостью, гневом, страхом.

87

В комнату, едва переставляя ноги в одних носках, вошел мужчина. Отблеск фонаря озарил глубоко запавшие глаза – остекленевшие, как у оленя, убитого Холтом, выпотрошенного и освежеванного мной. Мужчина щурился на тусклый свет, будто долгое время находился в темноте, грязь на черном халате и в коротких волосах.

– Дэнни? – пробормотал брат потрескавшимися губами. – Где я?

Я онемел. За меня ответил Говард, вошедший следом:

– Хорслейк, Верхний полуостров Мичигана.

– Мичиган?.. Я был дома, когда появился этот верзила… полный псих… Он ширнул меня чем-то, нес какое-то дерьмо… Как я сюда попал?

– В багажнике, – снова ответил Холт.

– Сукин сын запихал меня в багажник? – Зак беспомощно огляделся. – Здесь нет окон… Какое сегодня число?

– Двадцать девятое января.

– Твою мать! Я отрубился двадцать пятого! Куда делись четыре дня?

– Я держал тебя без сознания.

Закари потянул рукав халата; на сгибе правой руки темнели следы от уколов.

– Дэн, – тихо позвал брат, его взгляд переместился со следов от уколов на ножны на ремне Холта, – что это за место? – Он попытался улыбнуться. – Неужели подвал Грязного Ларри?

– Знаешь, – на этот раз Говард обращался ко мне, – за что я люблю ножи? Они придают людям любопытное выражение.

– Прошу тебя, Говард, не надо…

– Ты сделал свой выбор. Помнишь?

Закари медленно повернул голову и уставился на Говарда, когда тот встал перед ним, заслоняя брата от меня.

– Человек, которому перерезали яремную вену, может прожить две минуты и шестнадцать секунд. Затем наступает потеря сорока процентов крови, несовместимая с жизнью.

В свете лампы сверкнула сталь.

Глаза Зака расширились от удивления.

Кровь не била непрерывным фонтаном, но выплескивалась с каждым ударом сердца – темно-красная, почти черная.

Говард вытер клинок о полу халата Зака, посмотрел на меня и вышел из