Генри Вуд покраснел, совсем взмок от смущения и разомсглотнул половину своего дайкири.

– Двести двадцать пять, – сказал он.

– Что я тебе говорил? – сказал смуглыйматрос. – Разве я именно это не говорил?

– А с какой стати ты тут вообще что-то кому-тоговоришь? – спросил Генри.

– Две суки. Две потаскухи. Две паршивые портовыедешевки. Две шлюхи, у которых на уме только одно: деньги. Мы их пробуем. Потомменяемся и пробуем опять. Они обе еще остыть не успели. А когда я сказал однодружеское душевное слово, так я, видите ли, грубиян.

– Да, в общем-то они были не первый сорт, – сказалГенри и снова покраснел.

– Первый сорт? Облить их бензином да поджечь – вот чтос ними надо было сделать.

– Какой ужас, – сказала Умница Лил.

– А я самый ужасный человек, мадам, – сказалсмуглый. – Так себе и заметьте.

– Вилли, – сказал Генри. – Хочешь, я тебе дамключ от «Дома греха», и ты сходишь посмотришь, все ли там в порядке.

– Не хочу, – сказал Вилли. – Ключ у меня свойесть, ты об этом, видно, забыл, а ходить туда и смотреть, все ли там в порядке,я не хочу. Вышвырнуть оттуда этих двух потаскух, тогда все и будет в порядке.

– Ну а если мы ничего лучше не достанем?

– Должны достать. Лилиан, ты бы слезла с табурета ипошла вызвонила кого-нибудь по телефону. И черт с ней, с этой карлицей. Выкиньэту гномиху из головы, слышишь, Генри? Будешь забивать себе такой чушью голову,станешь психом. Я-то знаю. Я сам психом был.

– Ты и теперь псих, – сказал ему Томас Хадсон.

– Может, и так, Том. Тебе виднее. Но гномихи мне нетребуются (он выговаривал «гыномихи»). Если Генри хочет спать с гыномихой, егодело. Но только это блажь, все равно как если б он хотел спать с однорукой илис одноногой. Так что пусть он забудет про свою гыномиху, и пусть Лилианотправляется к телефону.

– Я на любую приличную девушку согласен, какаянайдется. Ты, надеюсь, не возражаешь, Вилли?

– Приличные девушки нам ни к чему, – сказалВилли. – С ними только свяжись, так и вовсе психом станешь. Верно яговорю, Томми? Приличные девушки – да это же всего на свете опасней. Сразу тебеприпаяют соучастие в преступных действиях, или изнасилование, или покушение наизнасилование. Нет, к матери приличных девушек. Нам нужны шлюхи. Хорошие,чистые, миленькие, занятные, недорогие шлюхи. Которые знают свое дело. Лилиан,почему не идешь к телефону?

– Хотя бы потому, что он занят, – сказала УмницаЛил. – И вон какой-то тип у табачного прилавка уже ожидает, когда оносвободится. Дурной ты человек, Вилли.

– Я ужасный человек, – сказал Вилли. –Другого такого скверного человека тебе не встретить. Но я все-таки хотел бы,чтоб наши дела были получше налажены, чем теперь.

– Ладно, пропустим еще по стаканчику, – сказалГенри. – А там, я уверен, Лилиан нам подыщет кого-нибудь из своихзнакомых. Ведь подыщешь, моя прелесть?

– Будь покоен, – сказала Умница Лилпо-испански. – Неужели же не подыщу? Но только звонить я буду из уличногоавтомата. Не отсюда. Звонить отсюда – это и неудобно и неприлично.

– Опять отсрочка, – сказал Вилли. – Ладно. Нестану спорить. Пусть будет еще одна отсрочка. Но только тогда уж давайте пить.

– А чем ты до сих пор занимался, интересно? –спросил Томас Хадсон.

– Люблю я тебя, Томми, – сказал Вилли. – Чемты сам до сих пор занимался?

– Пил с Игнасио Натерой Ревельо.

– Звучит похоже на итальянский крейсер, – сказалВилли. – Не было итальянского крейсера с таким названием?

– Кажется, нет.

– А похоже.

– Ну-ка, дай мне взглянуть на чеки, – сказалГенри. – Сколько вы с ним выпили, Том?

– Чеки у Игнасио. Он мне проиграл выпивку, он и платил.

– А все-таки сколько? – спросил Генри.

– По четыре порции, что ли.

– А до того что ты пил?

– По дороге сюда – одного «Тома Коллинза».

– А дома?

– Ну, дома много чего.

– Ты же просто горький пьяница, – сказалВилли, – Педрико, еще три двойных замороженных дайкири, а даме, что онапожелает.

– Un highbolito con agua mineral[43], – сказалаУмница Лил. – Томми, давай пересядем к тому концу стойки. Они тут нелюбят, когда я сижу у этого конца.

– А ну их к чертям, – сказал Томас Хадсон. –В кои-то веки сошлись вместе старые друзья, так нельзя спокойно выпить постаканчику где хочется. Ну их к чертям.

– Сиди где сидишь, моя прелесть, и никого неслушай, – сказал Генри. Но тут он заметил в глубине бара двух знакомыхплантаторов и пошел к их столику, не дожидаясь заказанного.

– Ну, все, – сказал Вилли. – Теперь он и прогыномиху забудет.

– Очень он рассеянный, – сказала УмницаЛил. – Уж такой рассеянный.

– Это от той жизни, которую мы ведем, – сказалВилли. – Все ищем развлечений просто так, чтобы развлекаться. Искатьразвлечений нужно с толком.

– А вот Том не рассеянный, – сказала УмницаЛил. – Том грустный.

– Слушай, кончай эту хреновину, – сказалВилли. – Моча тебе в голову ударила, что ли? Этот ей рассеянный. Тот ейгрустный. А еще раньше я был ужасный. Дальше что? Всякая шлюха тут будеткритику наводить на людей. Ты что, не знаешь, что твое дело веселиться и другихвеселить?

Умница Лил заплакала настоящими слезами, крупными иблестящими, как в кино. У нее всегда были наготове настоящие слезы, как толькозахочется, или понадобится, или обидит кто-нибудь.

– Эта шлюха умеет лить такие слезы, каких мать надомной не проливала, – сказал Вилли.

– Зачем ты меня так обзываешь, Вилли?

– Брось, Вилли, слышишь? – сказал Томас Хадсон.

– Вилли, ты злой и жестокий человек, и я тебя знать нехочу, – сказала Умница Лил. – Не знаю, почему такие люди, как ТомасХадсон и Генри, с тобой водятся. Ты просто пакостник, вот ты кто.