– Про кубинских индейцев ты мне не рассказывай. Они всеmulatos[46].

– Нет, это неверно. Среди них есть и чистокровныеиндейцы. Их предков привезли сюда, наверно, пленниками с Юкатана.

– Не люблю yucatecos[47].

– А я люблю. Даже очень.

– Расскажи лучше про Ваб-Ми-Ми. Это на Дальнем Западе?

– Нет, это на Севере. Недалеко от Канады.

– В Канаде я была. Ездила раз в Монреаль наэкскурсионном пароходе. Но шел дождь, и ничего не было видно, и мы в тот жевечер уехали поездом обратно в Нью-Йорк.

– И все время, что вы плыли, шел дождь?

– Не переставая. А пока мы еще не вошли в устье реки,был туман и временами шел снег. Нет уж, бог с ней, с Канадой. Расскажи проВаб-Ми-Ми.

– Это был небольшой городок с лесопилкой на берегуреки. Прямо через городок проходила железная дорога, и у самого полотнагромоздились кучи опилок. На реке была устроена запань, и речное русло было нанесколько миль запружено бревнами. Как-то раз я там ловил рыбу, вздумал перейтис удочкой на другой берег и ползком стал перебираться с бревна на бревно. Вдругодно бревно подо мной повернулось, и я очутился в воде. А когда я хотелвыкарабкаться, оказалось, что надо мной сплошной бревенчатый свод. Сколько я нишарил руками в темноте в поисках щели или просвета, мои пальцы встречали толькодревесную кору. Нигде не было такого места, чтобы можно было раздвинуть двабревна и пролезть между ними.

– Что же ты стал делать?

– Утонул.

– Ой, не шути так, – сказала она. – Скорейрасскажи, что ты сделал.

– Я сразу же понял, что медлить нельзя. Стал пядь запядью ощупывать ближайшее бревно, пока не нащупал то место, где оно прижималоськ соседнему. Тогда я уперся обеими руками и до тех пор подталкивал его кверху,пока бревна чуть-чуть не разошлись. Я быстро просунул в просвет кисти рук,потом предплечья и локти и, уже работая локтями, развел бревна настолько, чтосмог высунуть голову и выпростать руки до самых плеч. Долго я лежал между двумябревнами, обняв их руками и чувствуя, как нежно я их люблю. От бревен вода вреке казалась коричневой. А в речушке, впадающей неподалеку, она была такогоцвета, как то, что ты сейчас пьешь.

– Мне бы ни за что не раздвинуть этих бревен.

– Я и сам не надеялся, что смогу их раздвинуть.

– Сколько времени ты пробыл под водой?

– Не знаю. Знаю только, что я очень долго лежал междубревнами, отдыхая, прежде чем решился действовать дальше.

– Этот рассказ мне нравится. Но после него меня будут мучитькошмары. Расскажи мне что-нибудь веселое, Том.

– Хорошо, – сказал он. – Дай подумать.

– Нет. Рассказывай сразу, не задумывайся.

– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – КогдаТом-младший был еще совсем маленький…

– Que muchacho mas guapo![48] – перебила его УмницаЛил. – Que noticias tienes de el?[49]

– Muy buenas[50].

– Me alegro[51], – сказала Умница Лил, и при мысли оТоме-младшем, о летчике, глаза у нее наполнились слезами. – Sierapre tengosu fotografia en uniforme con el sagrado corazon de Jesus arriba de lafotografia y al lado la virgen del Cobre.[52]

– Ты свято веришь в богоматерь дель Кобре?

– Верю. Слепо верю.

– Вот и продолжай верить.

– Она денно и нощно заботится о Томе.

– Прекрасно, – сказал Томас Хадсон. –Серафин, еще одну двойную порцию, пожалуйста. Ну, так хочешь слушать веселуюисторию?

– Да, пожалуйста, – сказала Умница Лил. –Прошу тебя, расскажи что-нибудь веселое. А то мне опять стало грустно.

– Это веселая история, – сказал ТомасХадсон. – Когда мы в первый раз поехали с Томом в Европу, ему исполнилосьвсего три месяца, а пароходишко был древний, маленький, тихоходный, и моребольшей частью было бурное. На пароходе пахло трюмной водой и машинным маслом,и медью иллюминаторов, покрытых смазкой, и lavabos[53], и дезинфекцией – большимирозовыми лепешками, которые клали в писсуары…

– Pues[54], что-то не очень весело.

– Si, mujer[55]. Ни черта ты не понимаешь. Это веселаяистория, очень веселая. Так, продолжаю. Кроме того, на нашем пароходе пахлованными, и ты должен был мыться в определенные часы, а не помоешься, тогдастюард при ванной будет презирать тебя; пахло горячей соленой водой, льющейсяиз медных кранов в кабине, и мокрой деревянной решеткой на полу, инакрахмаленной курткой стюарда. Кроме того, там пахло дешевой английскойстряпней, что способна испортить человеку настроение, и потухшими окуркамисигарет «Вудбайнз», «Плейерс» и «Голд флейкс» в курительной комнате и всюду,где их ни бросят. Там не было ни одного приятного запаха, а ты ведь знаешь, чтоот англичан – и от мужчин и от женщин – идет специфический дух, они сами егочувствуют, как негры чувствуют наш запах, и поэтому им надо очень часто мыться.От коровы, когда она дыхнет на тебя, пахнет сладко, а вот от англичан – нет. Икурение им не помогает, трубка может только добавить кое-что к их запаху.Правда, твид у них пахнет хорошо, и кожаная обувь, и седельное снаряжение тожехорошо пахнет. Но на пароходе седельного снаряжения не бывает, а твид пропитанвонью потухшей трубки. Единственный приятный запах на этом пароходе можно былопочувствовать, уткнувшись носом в высокий стакан с сухим искристым девонскимсидром. Сидр пах замечательно, и я утыкался в него носом по мере своихвозможностей. Иногда даже превышая их.

– Pues. Вот это уже немножко повеселее.