В генеральской среде российской императорской армии 1812 г. имелись представители почти из всех стран Европы, и поляки в данном случае не составляли исключение. Другое дело, кого можно было тогда считать поляком? В начале ХIХ столетия в обычной практике военного делопроизводства русской армии на каждого военнослужащего составлялись формулярные списки. Одна из граф этого документа касалась происхождения и вероисповедания. Причем вопрос вероисповедания для определения национальности был весьма актуален и для того времени, и для историков, занимающихся изучением биографических сведений о персоналиях.

Вопрос о национальной принадлежности всегда сложен. Ее можно установить, правда не всегда легко, на основе записей в формулярных списках о принадлежности к польскому дворянству, или на основании сведений о знании польского языка и латыни. Даже первичный анализ формулярных списков позволяет сделать вывод, что для определения национальности не подходят современные мерки, а необходимо учитывать критерии, которыми руководствовались люди прошлых веков. Часто фамилия говорила лишь о принадлежности к определенному роду, но в случае длительного проживания этого рода в отрыве от своих соплеменников и ассимиляции она могла уже не соответствовать первоначальным национальным корням. Анализ жизненного пути представителей нескольких поколений одной фамилии нередко свидетельствует об этом, поэтому запись в формулярном списке исследователю необходимо рассматривать лишь как отправную точку для дальнейших изысканий. Причем на этом пути встретится много подводных камней, поскольку вопрос о национальном самосознании людей ХIХ столетия в нашей литературе не поднимался. Поэтому целесообразно отдельно говорить о родовом происхождении, а затем уже пытаться определять национальность. При этом необходимо учитывать многие факторы ― подданство, семейно-родственные связи, исторические корни рода, среду проживания, воспитание, вероисповедание и т. д.

Сложнее, когда такая запись оказывалась сделанной на носителей иноземных фамилий, особенно трудно точно идентифицировать фамилии с полонизированными окончаниями на «ий», или «ич» (Потоцкий, Браницкий, Юзефович, Капцевич, Лисаневич и т. д.). Тогда для определения необходимо привлекать разные источники (в первую очередь ранние формулярные списки), а иногда делать окончательный вывод, основываясь лишь на интуиции. Например, в поздних формулярных списках генерала Г. И. Лисаневича значится, что он «из дворян Херсонской губернии» без указаний на национальную принадлежность, а в первой его биографии, опубликованной в 1849 г. было написано, что «предки его были родом из Полоцка»[536]. А вот украинский историк В. М. Заруба посчитал его внуком войскового товарища и сыном бунчукового товарища Ивана Михайловича Лисаневича[537]. Но это явная ошибка, поскольку в ранних формулярных списках Г. И. Лисаневича на 1802 г. его происхождение описано достаточно точно: «Из полского шляхетства родился он в России от родителей своих вышедших из Польши и оставшихся в вечном российском подданстве». В то же время указано, что «крестьян не имеет, а недвижимое имение состоит в Новороссийской губернии»[538]. Хотя в данном случае нельзя исключать возможность разделения по национально-религиозному признаку и развития полонизированной ветви Лисаневичей, или наоборот.

Но в формулярах встречаются и более пространные записи с привязкой к географическим пунктам и территориям (губерниям, уездам, островам, городам и т. д.), или даже к государствам, а также с упоминанием о подданстве и вероисповедании. Правда, сведения о них часто содержат минимальную информацию, хотя встречаются весьма экзотические тексты, дающие простор для исследовательских фантазий. В целом заполненные соответствующие делопроизводственные графы генеральских формуляров представляют возможность лишь для приблизительного, а не точного определения вероисповедания и национальности. Во многих из них помещалась стандартная лаконичная фраза: «из дворян» (например, у Чаплица и Потоцкого). Для лиц с русскими фамилиями в этом случае определение национальной принадлежности не встречает препятствий.

Необходимо специально отметить на карте тогдашней Российской империи наличие польско-каталического ареала влияния, но его притягательность ограничивалась географическими рамками бывшей Речи Посполитой. Кроме того, в высших слоях имперского общества господствовало стойкое историческое предубеждение к полякам, если не сказать больше. Приведем по этому поводу характерное высказывание известного тогда публициста Н. И. Греча. Перечисляя представителей наций, активно боровшихся с Наполеоном, он сделал лишь два исключения, упомянув турок и поляков: «первые не христиане, последние и того хуже»[539]. В этих условиях попадавшие в Россию западноевропейцы и или их потомки вынуждены были делать выбор в пользу одного из культурно-религиозных центров: немецко-реформаторского или русско-православного.

В начале ХIХ столетия в обычной практике военного делопроизводства, как правило, редко поднималась проблема религиозной принадлежности российских уроженцев. В силу всем известного предпочтения каждой крупной национальности Российской империи к одной из господствующих в стране конфессий, современникам не требовалось лишних пояснений, что русские в основной массе исповедовали православие, поляки ― католицизм, а остзейцы (лифляндцы, эстляндцы и курляндцы) придерживались «лютеранского закона». Поэтому часто запись об отношении военнослужащего к разряду российских, польских, лифляндских и т. д. дворян, как бы уже подразумевало конкретное вероисповедание. Принадлежность к определенной религии с детства формировала мироощущение и миропонимание у каждого человека, кроме того, являлась важным связующим звеном с культурными и национальными ценностями своего народа. Чаще всего в формулярных списках вопрос о вероисповедании поднимался в отношении выходцев с территорий недавно присоединенных к России иностранцев, или лиц, исповедовавших не традиционную для их народа религию. Например, у Соколовского в формуляре было записано: «из дворян Могилевской губернии римско-католического вероисповедания». У Ожаровского было указано: «из польских дворян», у Збиевского ― «из польского шляхетства», а у Влодека ― «из дворян Виленской губернии»[540].

Попробуем разобрать несколько трудных случаев. Так, весьма сложно было определить национальную принадлежность у К. А. Крейца. Его славянские предки еще до ХVII столетия были онемечены и занимали видное положение в Пруссии, а затем переселились в Польшу, где его дед получил графский титул. Сам же он лишь в 1801 г. перешел на русскую службу из генерал-адъютантов последнего польского короля, причем до 1839 г. носил нехарактерный для польского дворянства баронский титул. В его послужных списках встречаются самые разнообразные записи: «из курляндских дворян баронского рода», «из дворян Литовско-Виленской губернии», «из дворян графского достоинства вероисповедания римско-католического». Кем его считать ― поляком, или немцем? С одной стороны, среди российских генералов, природных немцев, мы найдем единственного католика ― «уроженца города Кобленца курфюрства Трирского католического закона» Х. И. Трузсона[541]; с другой ― характерная запись в формуляре Крейца только для польских дворян о знании польского языка и латыни[542]. В данном случае любой выбор чреват ошибкой. Мы можем лишь высказать предположение, что больше доводов считать его поляком. В пользу этого говорит двухвековое проживание в Польше его предков, вероисповедание и воспитание, а также наличие в среде шляхты Речи Посполитой довольно большого количества дворян с немецкими фамилиями[543].