чем я успеваю что-то сказать, Араминта качает головой. — Нет. Софи, я думаю, тоже немного поработала.

— Что? — Я моргаю на нее. — Откуда ты можешь это знать?

— У тебя так и светится хороший член, — говорит Араминта, взмахнув рукой.

— Ну что, вы с Эваном разобрались в своем дерьме? — спрашивает Одри, поднимая на меня брови.

— Почему ты решила, что это был он?

Она закатывает глаза. — А кто же еще? Вы двое одержимы друг другом.

— Я бы не сказала, что одержимы, — говорю я.

— Не знаю, он определенно немного одержим, — говорит Араминта.

Я медленно киваю, а потом говорю: — Он сказал мне, что я ему нравлюсь.

— Сказал? — с некоторым удивлением говорит Одри. — Это очень откровенно с его стороны. Он пригласил тебя на свидание?

— Он сказал, что хочет быть моим глупым американским парнем.

— Глупый — это точно, — ухмыляется Араминта.

— Ну, он всегда хотел тебя, будем честны. — Одри качает головой. — По крайней мере, он понял это сейчас — с гребаным опозданием. Так что ты сказала?

— Ничего.

— Ты хочешь пойти с ним на свидание? Вы двое всегда так странно относились друг к другу. Это должно быть конечной целью, нет?

— Мы не были странными, мы… — Я замялась и остановилась. Как я вообще могу начать объяснять, что мы такое? Я вздыхаю. — Слушай, я не знаю. Я даже не думаю, что смогу объяснить, что я чувствую. Но сейчас это наименьшая из моих проблем. говорю я. Это только наполовину ложь. — Сейчас у меня нет времени беспокоиться о чем-либо, кроме экзаменов. И как рассказать родителям о Гарварде.

— Просто скажи им, — говорит Одри, и черты ее лица смягчаются. — Они будут гордиться тобой, я знаю.

Я вздыхаю. — Они мечтали об Оксбридже.

— Но ты не поступила.

Я медленно киваю.

— Наверное, я просто… — Я сглатываю. — Наверное, мне немного страшно.

Одри подходит ко мне и берет мои руки в свои. — Тебе не нужно бояться, Софи. За все время учебы в Спиркресте ты никому не позволила изменить себя или напугать, чтобы ты не стала той, кем должна быть. Твои родители хотят для тебя самого лучшего, даже если их способы показать это могут быть ошибочными. И даже если им это не нравится, что с того? Тебе нечего бояться. Ты сама отвечаешь за свою жизнь.

После этого слова Одри надолго остались со мной.

Страх держал меня в параличе дольше, чем я могу вспомнить: страх попасть в беду, разочаровать родителей, не оправдать их ожиданий. Страх преследовал меня каждое мгновение с тех пор, как я приехала в Спиркрест: страх не вписаться в коллектив, страх насмешек, страх быть недостаточно хорошей.

Даже сейчас, когда я получила предложение от Гарварда, страх все еще крадется за мной по пятам, как тень. Страх, что все пойдет не так, как надо, что все рухнет на меня.

Но Одри, как всегда, права. Бояться нечего. Нет ничего плохого в том, чтобы говорить правду, гордиться своими достижениями и знать, чего я хочу в будущем.

Я жду последнего дня полугодия, чтобы позвонить. На каникулах я буду торчать в школе, и мне не хочется, чтобы это темное облако висело надо мной.

Поэтому я делаю то, от чего у меня всегда замирает сердце и сжимается желудок: Я набираю номер мамы.

Я даже не успеваю собраться с мыслями, потому что она почти сразу же берет трубку.

— Софи! Все в порядке?

— Да, мам. Я просто звоню, чтобы проинформировать тебя о своих заявлениях в университет.

— О?

— Я получила свое первое письмо о принятии.

— Да, я проверила портал твоих заявлений и увидела. Поздравляю, любовь моя. Тем не менее, еще есть много времени для получения других предложений. Обычно Оксбридж рассылает письма о приеме в начале марта.

Я колеблюсь. Я должна была знать, что она пронюхает. Я должна была догадаться, что она не будет так просто это делать. Что ж, пора сдирать гипс.

— Спасибо, мама. Но я… я поеду в Гарвард.

Наступает долгое молчание, во время которого, я уверен, мама пересказывает мое откровение папе, а он вопросительно хмурится.

— Я знаю, что Гарвард мирового класса, милая, — говорит она наконец с осторожным тактом политика. — Но Америка — это дорого, очень дорого. И все те связи, которые ты завела в Спиркресте..

Мое сердце колотится, а ладони потеют, когда я хватаюсь за телефон. — Я знаю, мама, но некоторые ребята из Спиркреста тоже подали туда документы, и подумай, какие связи я заведу в Гарварде.

— Я знаю, милая, но как мы сможем себе это позволить?

Из-за комка в горле мне трудно говорить, но я заставляю себя произнести. — Мама, тебе не нужно об этом беспокоиться. Я уже достаточно взрослая, это моя обязанность — беспокоиться об этом. Даже если я не получу ни одной из стипендий, на которые я претендовала, я найду работу на лето. Я смогу сделать это.

Последовавшее за этим молчание было таким долгим, что я проверил свой телефон, чтобы убедиться, что она не бросила трубку. Но нет, она все еще там, молчит.

Потом она говорит тихим голосом: — Просто… подумай обо всем, ради чего мы работали.

— Мама. — Мое сердце бьется так быстро, что пульс застревает в горле. — Я знаю, насколько важным ты считаешь Спиркрест. Но ты хотела, чтобы я приехала сюда, и я приехала. Ты хотела, чтобы я нашла здесь друзей, и я нашла. Ты хотела, чтобы я усердно работала и использовала все свои возможности здесь — и я так и сделала. Я не хочу провести остаток своей жизни, подражая детям из Спиркреста, пытаясь стать одним из них. Я не хочу быть одним из них — я хочу быть собой. Я хочу заниматься юриспруденцией, а в Гарварде одна из лучших юридических школ в мире. Я… — Я сглотнул комок эмоций в горле. — Я ценю все, что ты с папой сделали для меня. Я никогда не смогу не быть благодарной за это. Но сейчас пришло время делать свой собственный выбор, и я выбрала именно это.

Последовало еще одно долгое молчание, но впервые оно не наполнено тревогой, раздирающей легкие. Впервые за долгое время тяжесть на моей груди уменьшилась.

Я дышу, долго и глубоко, и жду.

— Ну, мы с отцом гордимся тобой, — говорит мама. Это ни к чему не обязывающий ответ. Если она разочарована или рассержена, то старается это скрыть. — Мы поддержим тебя, что бы ни случилось. Мы всегда хотели для тебя только самого лучшего.

— Я знаю, мама.

Она вздыхает. — Хорошо,