class="p1">— Эти руки? — говорю я, беря его за запястья и поднимая его руки. — Ты имеешь в виду те большие, сильные, мужественные, атлетические руки?

— Хаха, ты такая… — У него перехватывает голос. Он замолкает на секунду, а затем говорит тихо и мягко. — Я скучал по тебе.

Мое сердцебиение замирает, в груди неожиданно становится жарко. Вероятно, это обезоруживающая смесь выпитого ранее и близости, связанной с лечением его ран. Я занята тем, что убираю все на место и говорю через плечо: — Да ладно, ты же буквально все время меня видишь.

— Но это не то же самое. — Он вздыхает. — Это не то, что было раньше, ну, знаешь… До всего. До Рождества. Я скучаю по тому, чтобы быть рядом с тобой. Проводить с тобой время. По-хорошему, а не со злостью.

Я убираю аптечку и возвращаюсь к кровати, сажусь рядом с Эваном. — Ну, я была зла на тебя.

Он поворачивает голову и смотрит на меня. На его лице нет ни ухмылки, ни веселого блеска в глазах. Только сырые, открытые эмоции, кровавые и грязные, как порезы на костяшках пальцев.

— Я тоже был зол на тебя, — говорит он.

Мы стоим плечом к плечу. Тепло его тела перетекает в мое.

— Но я не сделала ничего плохого, — тихо говорю я.

Либо Эван более пьян, чем кажется, либо его организм все еще накачан адреналином. Слова сыплются изо рта, не проходя, кажется, ни одного фильтра на выходе.

— Я разозлился не потому, что ты сделала что-то не так. Я знаю, что ты не сделала ничего плохого. Я злился, потому что видел тебя с тем парнем с твоей работы и ревновал, потому что тебе нравится он, а не я. И я знаю, что это несправедливо, потому что… ну, в общем, из-за всего… но я чувствовал себя дерьмом из-за того, что тебе нравится кто-то другой, когда все, чего я хочу, — это чтобы я тебе нравился.

Я тяжело сглатываю. Я не хочу жалеть Эвана — он не нуждается в моей жалости. Но правда, прозвучавшая из его уст, оказалась неожиданной и более болезненной, чем я ожидала.

Я отворачиваюсь, смотрю на свои ноги, ковыряюсь в колготках.

— Ты хочешь всем нравиться, — говорю я низким голосом.

Это полушутка, полуправда — в основном для того, чтобы снять невыносимое напряжение. Напряжение, которое возникло между нами, пока я перевязывала его руку, напряжение, которое нарастало с тех пор, как мы занялись сексом у актового зала, когда мы целовались в его доме и в саду мира.

Напряжение, которое нарастало годами и началось в тот день, когда он отвернулся от меня, от нашей дружбы.

Эван поднимает свою забинтованную руку к моей щеке. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, чтобы он не причинил себе боль, но его пальцы пробираются к моей челюсти и остаются там. Его волосы, мокрые от пота, завиваются на лбу, падая на один глаз. Его взгляд прямой и пронзительный.

— Я хочу тебе понравиться, — говорит он негромко, но твердо. — Я хочу тебя.

Он делает паузу. Я не знаю, что сказать. Я закрываю пространство между нами и прижимаюсь к его рту. Его губы раскрываются, как цветы, распускающиеся на солнце. В его горле раздается низкий звук — голод и желание. Я провожу языком по его губам, позволяя жару из его рта проникнуть в мои.

Этот поцелуй долгий, медленный и глубокий, тепло наших дыханий смешивается. Его пальцы все еще лежат на моей челюсти.

Я отстраняюсь, чтобы перевести дыхание. — Эван.

Мой голос настолько груб, что почти ломается. Глаза Эвана расширяются, когда я говорю, на его лице мелькает смесь страха и желания. Он останавливает мой рот еще одним поцелуем, и я со вздохом прижимаюсь к его губам и целую его в ответ, не в силах отказать ему.

Мои пальцы зарываются в складки его рубашки, а он нежно держит мою голову в своих руках, кончиками пальцев щекоча волосы на моем затылке. У него во рту вкус алкоголя и крови.

Я отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, но Эван, похоже, не может остановиться. Он целует уголок моего рта, горящие щеки, челюсть. Я откидываю голову назад и вздрагиваю, когда его губы проводят жгучими поцелуями по моей шеи, по натянутым сухожилиям, по трепещущему пульсу.

Устроившись в лоне моей шеи, он тихо произносит. — Ты мне нравишься, Софи. Ты мне чертовски нравишься.

Я нервно облизываю губы и пытаюсь оттолкнуть его. — Эван…

— Нет. — Он качает головой и прикасается пальцем к моим губам. — Не надо, Софи. Здесь нет ничего такого, что можно было бы неправильно понять или неверно истолковать. Ты мне нравишься, ты всегда мне нравилась, как бы непростительно я себя ни вел. Мне нравится в тебе все. Твой хмурый вид, твои волосы, твои великолепные глаза, твой голос и твой ум. Мне нравится твой острый язычок и твоя злая жилка. Ты мне так нравишься, что мне кажется, что моя грудь сейчас взорвется. Мне даже нравится, когда ты делаешь мне больно, потому что я лучше буду страдать от тебя, чем обожать кого-то другого.

Я смотрю на него, глаза расширены, рот беззвучно открыт.

— И я знаю, что облажался, Софи, и ты можешь ненавидеть меня, если хочешь — я понимаю, почему ты это делаешь. Я был дерьмовым человеком, я совершал дерьмовые поступки, потому что был отчаянным и глупым, и у меня не хватило храбрости, когда надо было. И ты можешь ненавидеть меня за все это — я тоже ненавижу себя за это. Но ты не можешь игнорировать мои чувства или притворяться, что не знаешь. Теперь ты знаешь. Ты не можешь объяснять мои чувства или анализировать меня, как Гамлета или капитана Уэнтуорта. Я настоящий человек — иногда не очень хороший — с настоящими чувствами. И ты мне нравишься, правда, очень сильно. Я хочу водить тебя на свидания, я хочу ходить с тобой на вечеринки и быть тем, кто приносит тебе выпивку. Я хочу целовать тебя и трахать лицом к лицу, и я хочу, чтобы ты произносила мое имя, когда кончаешь. Я не хочу быть твоим пробным вариантом глупого американского парня. Я хочу быть твоим настоящим тупым американским парнем.

Мои щеки стали горячими от его слов. И не только щеки, но и тело. Он наклоняется и целует меня в губы — медленный, мягкий поцелуй, губы сомкнуты. Затем он ложится на кровать со вздохом усталости. Я вытягиваюсь рядом с ним, и он поворачивается ко мне.

Мы