— Ри… — тяжко вздыхает Ная и гладит меня по волосам. — Ты хорошая послушная девочка, но, уверена, ты уже заметила, что твоя семья отличалась от остальных, от того, как живут другие существа. Вместе вам проще было поддерживать такой образ жизни, но сейчас у тебя нет их поддержки, нет такой опоры, к которой ты привыкла, и… Я знаю, что ты сильная, но… даже обретя избранного, счастливой ты не выглядишь, и это… печально.

Вздыхаю:

— У меня просто очень много дел…

— Всегда можно найти себе много дел, Ри. Но ты не к такой жизни готовилась. Как ты? Может, поговорить хочешь, обсудить что-нибудь?

В душе так много всего, но…

— Не знаю, — рассеянно произношу я, потому что и правда не совсем понимаю собственные чувства. — Это… всё странно, и я не знаю, что с этим делать… Можно, я просто полежу у тебя на коленях?

— Да, конечно, — Ная неуверенно отпускает меня и садится так, чтобы мне было удобно лечь.

Но я, едва голова оказывается на коленях Наи, не пользуюсь возможностью вытянуть ноги, а подтягиваю их к груди.

Это напоминает то, как Элор лежал у меня на коленях, и лежать так действительно приятно.

Ная гладит меня по волосам.

Вместо того чтобы говорить с ней, я говорю с собой. Точнее, мои мысли выстраиваются в нестройный монолог о том, что меня тревожит и пугает.

О том, что я боюсь не справиться со всем, что на себя взвалила и проиграть Неспящим.

О том, как боюсь, что под абсолютом Элор скрывает полную невозможность меня принять.

О страхе никогда не оправиться…

Я позволяю себе самые страшные мысли, но рядом с Наей эти мысли воспринимаются не столь остро. Всё видится не так сложно, не так болезненно.

Появляются непривычные образы: Ная, кормящая пирожками моих детей… Домашний уют… Семейные трапезы без лишних формальностей, во время которых откровенность и открытость даётся легко… Взаимная поддержка, общие дела, забота друг о друге… Всё то, о чём я мечтала в юности, к чему готовилась. Всё то, что я ждала от жизни, но не получила.

Так горько от этого несбывшегося, но сейчас — не страшно.

С Наей вспоминается не только ужас предстоящего, не только кровавый кошмар прошлого, но и тепло семьи. Взаимопонимание. Осознание, что меня любят. И пусть мама, её родственники не менталисты и некоторые из гостей побаивались наших ментальных способностей, но мы были семьёй. Мы ценили друг друга, поддерживали.

В прошлом было столько прекрасного! И мама читала нам с Халэнном на ночь. Пусть ей он был дороже, но папа и дедушка любили меня и гордились. А я радовала их достаточно, чтобы водная магия брата не огорчала их до полного отторжения.

Прижавшись к коленям Наи, я словно возвращаюсь в прошлое. Без всяких менталистских трюков я могу думать о том времени и не умирать от боли и тоски.

Могу вспоминать о родных с непререкаемым теплом, а не в смертельной обиде на то, что они меня бросили, оставили одну в этом мире.

Могу вспоминать Халэнна без желания закричать.

Его улыбку.

Глаза.

Весёлый звонкий голос.

Шалости.

Танцы под дождём.

Так много всего, о чём я совершенно не могла думать прежде, а теперь оно расцветает во мне яркими вспышками воспоминаний.

— Я так по ним скучаю, — шепчу я. — Невыносимо думать, что их больше нет.

— Ри, малышка, — голос Наи дрожит, пальцы на моей голове напряжены и дёргаются. — Мы все по ним тоскуем. Но смерть… от неё никому не уйти, она неизбежна. А жизнь всегда продолжается. Тоскуешь ты или нет, больно тебе или нет, но она продолжается. И то, как мы её проживём, в каких красках увидим, что выберем — всё это зависит от нас.

В словах Наи нет упрёка, только… правда. Немного горькая, но какая есть.

* * *

С Наей я бы могла, наверное, до утра просидеть, но в дверь стучат, и я приподнимаю голову. Дербен протискивается в щель приоткрытой двери, встревоженно смотрит на меня.

Я, немного смущённо, на него.

Ная не двигается, но, судя по смущённому виду Дербена, сверлит его недовольным взглядом.

— Тут э-э, м-м, — Дербен неуверенно кашляет. — Риэль, тут тебе записку передали.

— Кто?

— Голем какой-то.

Голем?

Первая мысль — о Дарионе. Но зачем ему рисковать, отправляя мне послание фактически под носом у Элора? С другой стороны… мало ли что могло случиться.

Дербен смотрит на меня вопросительно.

Сев ровно, протягиваю руку. Дербен поднимает ладонь, и я телекинезом ловко стягиваю с неё записку. Ная смотрит в сторону, пока я разворачиваю листок:

«Если понадобится помощь, ты всегда можешь обратиться ко мне».

Нервно дёргается уголок губ. Я разглядываю буквы, выведенные почерком Дариона, затем наблюдаю, как бумажка постепенно истлевает в моих пальцах, поглощая надпись.

Вот ещё одна странность в моей жизни, ещё одни буйные и не до конца понятные эмоции: у меня до сих пор ощущение, что Дарион меня предал, но не могу не восхититься его настойчивостью в предложении своей помощи.

Пепел записки развеивается в ничто.

И я понимаю, что всё, пора идти: дать отдохнуть моим старичкам, самой осознать эту встречу. Узнать, о чём Элор договорился с семьёй.

И разобраться уже с моим потенциальным шпионом в стане врагов: слишком надолго мы оставили герцогов без присмотра, нельзя их упускать.

Заверив Наю, Дербена и Толиса (оба они хоть и покинули гостиную, но поджидали завершения «женского разговора» внизу), что обязательно буду их навещать, а позже перевезу к себе, желаю им спокойной ночи и выхожу в ночной парк.

Возле башни Арендара заливисто квакают лягушки — настоящий концерт.

Глубоко вдыхаю до мелочей знакомый запах. Такое ощущение, что императорский дворец и всё вокруг ни капли не изменились за то время, что мы с Элором живём в Новом Дрэнте (лишними кажутся только лягушки Валерии), и при этом ощущение, что с нашего переезда прошло лет десять, не меньше.

Насколько же относительно ощущение времени.

Качнув головой, неспешно шагаю на залитую светом фонарей и звёзд дорожку к сияющему жёлтыми окнами дворцу. Иду, впервые за долгое время никуда не торопясь. Слева и справа промелькивают крупные фигуры дежурных гвардейцев, судя по их количеству и частоте обходов это явно усиленные патрули.

Чуть в стороне по траве стелется чёрная тень. Тень останавливается, её золотые кошачьи глаза ярко вспыхивают.

«Недопокрывало, — обзывает Жаждущий питомицу Валерии и грустно вздыхает. — Даже она охотится, а я…»