Я бодра, а вот на Дербене, Толисе и Нае сказывается человеческое происхождение и возраст. Их пожилой возраст. Толис едва сдерживает зевки.

— Да, пожалуй, — соглашается Ная, поглядывая в окно.

Парковые фонари дают много света, но даже со второго этажа можно разглядеть густую черноту неба и отблески звёзд.

— Наверное… — начинаю я, но Ная поворачивается ко мне.

— Дербен и Толис пусть идут спать, — непререкаемо выдаёт она. — А мы поболтаем о женском. Всё равно у меня бессонница.

Она немного лукавит в том, что касается бессонницы, и не удивительно: придворный целитель Велларр такого непотребства в зоне своей деятельности не потерпит. Но мысль об этом пролетает быстро, а ощущение, что внутри всё сжимается, остаётся: похоже, без основательного разговора о личном не обойтись.

Дербен и Толис безропотно подчиняются Нае. Я, поборов желание нервно стиснуть руки на коленях, остаюсь неподвижно сидеть.

Толис закрывает дверь.

В гостиной становится очень тихо.

Ная пристально в меня вглядывается:

— Девочка моя, ты как?

Она не двигается, ища ответ в моих чертах.

Я обмираю от этого непривычного, почти забытого обращения, столь резко напоминающего о далёких безмятежных днях.

— Не знаю, — признаюсь я. — Всё так… странно.

Сама ситуация почти немыслима!

Взгляд Наи печально тускнеет. Кажется, она скажет: не стоило взваливать всё на себя… ты могла довериться сюзерену. Могла выбрать другой путь, переждать опасный период в безопасности.

Но Ная ничего такого не говорит, не осуждает, а тянется ко мне, берёт за руки:

— Ты справишься, — произносит она нежно и уверенно. — Не мгновенно, возможно, с чьей-нибудь помощью, но ты обязательно справишься. Женщины намного сильнее, изворотливее и живучее мужчин, у тебя обязательно всё получится. Рано или поздно.

Безграничная вера в меня… но и сочувствие, позволяющее произнести то, что иначе я вряд ли смогла бы признать:

— Я устала. Просто очень устала.

Ная молчит. Но в этом её молчании нет осуждения или разочарования. Судя по выражению глаз, её отношение ко мне я бы оценила как жалость. Сейчас это меня не задевает.

Поднявшись, Ная тянет меня к софе у стены.

— Идём, идём, — поглаживает мои руки.

И я иду следом. Снова я как ребёнок.

Ная никогда не боялась моих способностей. Даже собственная мать не была так слепо доверчива. Может ли Ная понять ситуацию, в которой я оказалась? Может ли она понять, что Элор не желает открывать сознание, а я — боюсь его чувств?

Абсолютный щит в семье менталиста — это немыслимо. Странно. И совершенно непривычно для Наи.

Именно у Наи Элору и следовало бы спросить, как живут семьи менталистов, а не у одиночки Санаду.

Усадив меня на софу, Ная опускается рядом. Обнимает меня, притягивая к своей груди, и вот к ней я прижимаюсь. И позволяю укачивать, гладить меня по волосам.

Аромат дрожжей, лёгкий мясной дух и оттенок специй — это уютный запах Наи, запах дома, семьи. Я его почти забыла…

— Ри, малышка, — Ная всё гладит меня, качает.

А я, зажмурившись, подбираюсь к ней ближе и позволяю этому мгновению длиться.

* * *

До слёз не доходит. Никаких резких всплесков эмоций, но после совместного молчания я чувствую себя лучше. Легче как-то. Совсем немного, но всё же… поддержка в нашей жизни важна. Ощущение, что ты не один, непередаваемо.

И хотя я не считываю эмоции Наи намеренно, я всё же ощущаю её живое присутствие.

С ней я не могу быть такой, какая я с Элором. С ним я воюю и примиряюсь, подчиняюсь роли избранной, с ней… с Наей я… словно я ещё немного ребёнок. Это с Дербеном и Толисом я владелица состояния рода, отвечающая за огромные средства и наследие. С Наей я даже главой рода себя не ощущаю — эта тяжесть снимается с меня при общении один на один.

Оставив меня приходить в себя на софе, Ная магией разогревает воду, заваривает травяной чай. Разогревает и пирожки, подносит ко мне тарелку. У меня предательски щиплет глаза и хочется шмыгнуть носом, но я сдерживаюсь и просто беру пирожок.

Вкус… снова этот вкус детства. Вкус воспоминаний.

Как Халэнн приносил мне такие пирожки, а сам с аппетитом жевал рыбные.

Или как мы ночью спускались на кухню.

Когда без всяких хитростей я получала пирожки от Наи: у растущих драконов отменный аппетит, дай волю — жевать будем почти без перерывов, особенно если учимся летать.

Закончив с чаем, Ная подходит с двумя чашками. Одну вручает мне и присаживается рядом. Крепко пахнет травами. Успокаивающими в том числе, хотя на драконов этот сбор не действует.

— Как у тебя дела? — мягко спрашивает Ная. — Я не о финансах и не о королевстве…

Её нежный сочувствующий взгляд не даёт закрыться и промолчать. Глядя в сторону, я отхлёбываю горячий чай и, потупившись, признаю:

— У меня проблема, как у отца. Теперь я лучше его понимаю. Понимаю, почему это давило.

— Мне кажется, ты и раньше его понимала.

— Нет. Это совсем другое. Я переживала из-за страха мамы передо мной, я знала, что ему такое пугливое отношение к его силам не нравилось, но я никогда не понимала его так, как сейчас.

На этот раз Ная не трогает, позволяя мне держаться самой. Я опускаю взгляд на остаток пирожка в руке. Нежное крошащееся тесто оставило на подоле золотистые лепестки. Признаюсь:

— Я никак не привыкну снова быть собой.

— Это естественно, — искренне уверяет Ная. — Ты столько лет притворялась, что нужно время для возвращения к прежней жизни. Уверена, никто не ожидает от тебя мгновенных изменений. Да и как королева и драконесса ты можешь многое себе позволить. Не стоит торопиться. Я, конечно, хотела бы побаловать выпечкой твоих детишек, но… это не к спеху. Важнее, чтобы ты обустроилась, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты была счастлива.

Вскидываю на неё взгляд.

Почему-то мои эмоции в этом всём Ная ставит на первое место.

— Сейчас немного не до личного счастья, — снова смотрю на пирожок. Аппетит пропадает начисто. — У нас так много дел…

Отобрав пирожок, меня снова сгребают в объятия. Тёплые, крепкие, любящие.

— Это важно, очень важно, — возражает Ная. — Ты же живое существо. У тебя есть чувства. Ты умеешь с ними управляться, но они всё равно есть. Ты шестнадцать лет выдерживала давление чужой жизни, службу, тяжести управления. Заботилась о вассалах и о нас. Но о себе заботиться ты тоже должна.

— Я забочусь.