– Твой голод подождет, – сказал ему Кроу.

Харбард протянул к нему руку:

– Кроуфорд, думаю, пришло время позволить мне сыграть роль егермейстера.

Кроу схватился руками за голову. Он чувствовал дыхание волка у себя на затылке, слышал его умоляющий голос, видел на внутренней поверхности век его мольбы, написанные корявым почерком.

Позвольте повести вас за собой, сэр, дайте направить вашу руку…

– Я уверен, что знаю способ, как это контролировать, – заявил Харбард. – Я изучил имеющиеся свидетельства и сделал определенные выводы. Думаю, мы сможем обуздать то, что находится внутри вас.

– Каким образом?

– Для этого необходимо вернуться на место бомбежки, к завалам. Мы должны снова попасть на черный берег, но на этот раз вы будете там вместе со мной и мы вдвоем сразимся с волком. Думаю, я знаю, чего не хватило егермейстеру.

– Правда?

Тело Кроу бурлило энергией, все еще контролируемой, но уже причиняющей ему неудобства. Это была многократно усиленная версия ощущения, которое испытываешь, просидев четыре часа в приемной у врача, когда не знаешь, сколько еще придется терпеть, и вздрагиваешь от каждого хлопка двери, от каждого скрипа, обещающего тебе облегчение, но не приносящего его.

– Вас чем-то порезали, – заметил Харбард.

– Да. Порезали.

– Думаю, что это была часть древней реликвии, на протяжении веков многократно упоминавшейся в летописях в связи с вашими трансформациями. Это металлический полумесяц, вероятно, сабля, которая, по слухам, заколдована, чтобы убить вас.

Судорожно хватая воздух ртом, Кроу думал об огненном полумесяце, который видел на крыше церкви Святой Троицы, об отце и о страшном искривленном клинке Аудуна, который тот купил у восточных купцов.

Харбард между тем продолжал:

– Кроуфорд, я был идиотом. Я рассказывал вам, что обменял у фон Кнобельсдорфа записную книжку на шаманский барабан, но это не совсем так. Я просто хотел скрыть от вас собственное смущение. Тогда я считал барабан бесполезным. Ну, не совсем бесполезным; это скорее был более сложный путь исследования, нечто такое, что я не мог бы использовать немедленно. Скажем так: ценность записной книжки егермейстера была более очевидна.

– Что вы ему отдали?

Волк высунул язык. Его глаза были прикованы к Харбарду. Как и глаза Кроу. Волк и Кроу, Кроу и волк – какая между ними разница? Кроу пытался понять, почему он другой, чем он отличается от зверя. Какая глупая ошибка, каким он был простофилей, дураком, болваном, тупицей! Разумеется, он ничем не отличался от волка – они были с ним одним и тем же. Как он мог так заблуждаться? Волк был им, а он был волком; пыхтящим, задыхающимся волком, который пытается сдуть домик поросенка.

Голос Харбарда прорывался сквозь хаос его мыслей, будто стройная мелодия единственного сохранившего здравый рассудок музыканта среди какофонии сошедшего с ума оркестра.

– Эта штука была частью сабли. Я отслеживал ее по всему Тибету в течение долгих лет, пока продолжались исследования, однако мой ангел ничего мне не подсказал. Записная книжка казалась мне очень важной находкой. Мой новый наставник, который ведет меня в настоящий момент, открыл мне глаза на мою ошибку. Я считаю, что люди, которых вы обнаружили в том доме, – это нацистские агенты, завладевшие этой реликвией. Именно ею вас и ударили. Это также объясняет то, что произошло с вами в кабинете и у ворот военной базы во время вашего побега. Полагаю, эта вещь может оказывать на вас влияние на расстоянии, хоть и кратковременное. Нацисты заманили вас в Ковентри, чтобы проверить ее действие на близком расстоянии; они намерены либо научиться управлять вами, либо узурпировать вашу силу. Уверен, что во всем этом замешан Ариндон; впрочем, он может быть всего лишь пешкой.

Харбард видел безжизненный взгляд Кроу, слышал, как он натужно втягивает воздух, стараясь не терять контроля над собственным сознанием.

– Кроуфорд, – сказал он, – нам нужно каким-то образом вернуться к тому чертогу, на черный берег. Если удастся найти саблю, мы, по крайней мере, сможем обуздать сидящего в вас зверя. Сумеем и победить его, и даже использовать. Теперь я могу открыть вам, что было моей главной целью с того самого момента, как я узнал о вашем поразительном существовании. Вы обладаете даром, Кроуфорд, и мы обязаны научиться находить ему применение.

Давление в голове у Кроу становилось невыносимым. Нет, все-таки это не так. Он все вытерпит. Кроу подумал о своей жене. Она была близко, он чувствовал это; его до мозга костей пронизывала уверенность в том, что встреча с ней не только принесет покой его душе, но и придаст смысл происходящему, объяснит и что с ним произошло, и как избежать этого в дальнейшем. Нужно только удержаться в человеческом обличье достаточно долго, чтобы успеть ее найти. Кроу снова смог говорить:

– Отведите меня туда.

Ведьма, вселившаяся во фрау Фоллер, провела ее руками по гладкому камню наружной стены замка. Искусная в магии Гулльвейг, конечно, знала, что ищет, но внутри этого замка, полного мятущихся теней, было слишком много отвлекающих факторов, мешающих ей сосредоточиться. Духи мертвых громко взывали к ней из стен, хватали ее за одежду, когда она проходила мимо, внезапно возникали из темноты, умоляя узнать их и положить конец страданиям. В общем, подумать ей удалось, только когда она очутилась снаружи.

События развивались так, как и планировала Гулльвейг: она уже получила от фон Кнобельсдорфа немного золота, а также – что было особенно приятно – нечто гораздо более ценное. Гулльвейг с удовольствием слегка встряхнула рукой, на которой красовался великолепный браслет. В свое время фон Кнобельсдорф лично украл его где-то в Варшаве. Он тогда много чего наворовал, но ценил в основном только золото. Оберштурмбанфюрер отдал ей эту вещицу, питая скорее смутную надежду, чем какие-то определенные ожидания, и в первую очередь потому, что фрау Хауссман заявила, что ее серьги с тигровым глазом потерялись. Ведьма Гулльвейг ценила тонкую работу мастеров-ювелиров гораздо больше, чем фон Кнобельсдорф. Она понимала, что это даже не браслет, а представляющий большую ценность широкий декоративный нарукавник, от запястья до предплечья, изящно отделанный цветным стеклом и эмалью.

На создание такого узора – пять сине-белых стилизованных стебельков – мастера вдохновил полевой цветок, вероника. Фон Кнобельсдорф думал, что одурачил Гулльвейг, но ведьма сразу же почувствовала ценность этой вещицы. Вырученных за нее денег фон Кнобельсдорфу вполне хватило бы на приличную пенсию, если бы он прямо сейчас оставил службу в СС.

Итак, Гулльвейг была довольна подарком и собиралась отнестись к господину оберштурмбанфюреру благосклонно.

Она пока что не видела, как загнать волка в ловушку, но, обладая даром предвиденья на уровне инстинкта, понимала, что такой способ существует. И если волка можно создать с помощью проклятья, то, вероятно, возможен и обратный процесс, в результате которого его могущество будет передано кому-нибудь другому, более достойному. Возможно, кому-то вроде того же фон Кнобельсдорфа, чья мотивация предельно проста (и потому им легче манипулировать). Тогда богу, которому она снится, может быть отказано в жертвах в этом мире и он канет в небытие. Если Рагнарока не будет на земле, он должен произойти на небесах. Это возможно, Гулльвейг была в этом уверена; она обладала почти осязаемым ощущением будущего, как будто его варианты были нитями, которые она могла пощупать пальцами, оценивая, какая из них прочная, какая может порваться, а какая сгодится для чего-то полезного.