Этот замок был необычным даже для Гулльвейг. Она думала, что это особое место, веками притягивавшее к себе магию. Или не магию, а нечто иное: жестокие убийства, несправедливость, человеческие отбросы. Впрочем, все это – священники называют это злом – очень похоже на темные чары. Люди, сознательно порочные, испорченные, вызывающие омерзение, всегда были ключевыми фигурами в черной магии; ведьма манипулировала ими прежде и могла сделать это снова.

Зáмок походил на утес посреди кровавого океана. Кровь волнами билась о его стены, пробиралась во внутренний двор и взрывалась фонтанами брызг в камерах и склепах. Снаружи было спокойнее, здесь Гулльвейг чувствовала приливы и отливы, скрытые течения в окружавшем Вевельсбург глубоком море страданий и невзгод, которые вели ее туда, куда ей было нужно.

А нужно ей было на холм – Гулльвейг сразу это поняла. На то, чтобы взобраться туда, она потратила полдня, однако не замечала усталости. После душных угрюмых помещений Гулльвейг была счастлива оказаться в горах, вдохнуть кристально чистый морозный воздух и почувствовать руками траву, карабкаясь по крутому склону.

«Мальчик, – подумала ведьма, – умер в лесу, в расселине, на полпути сюда, вверх». Бывал ли волк здесь раньше? Похоже на то, хоть она и не была в этом уверена. Зато Гулльвейг точно знала, что случилась погоня, целью которой было выйти за пределы этого мира. Археологи, обнаружившие тело мальчика, предположили, что его принесли в жертву: на эту мысль их натолкнула татуировка у него на лбу, сохранившаяся благодаря особому химическому составу местной почвы.

Но ведьма Гулльвейг знала, что на самом деле все сложнее. Она села на дно укромной ложбины и подняла глаза на возвышавшиеся над ней деревья. «Хорошее место, – подумала Гулльвейг, – подходящее». Тут она сможет вызвать нужные ей видения. Гулльвейг принялась напевать себе под нос странную песню без слов, тональность которой напоминала завывание ветра у входа в пещеру.

Ее сознание оторвалось от окружающей действительности, и ведьма увидела мальчика, стоящего перед волками. Она ощущала бурлящие вокруг потоки крови, слышала вибрации детского мозга, чувствовала надежды племени, из которого он явился, и то, как струи человеческих эмоций вливаются в кровавый океан.

Мальчик бежал со всех ног, но Гулльвейг не видела в нем страха. Проникнув в его сознание, она вдруг поняла, что он не убегает, а, наоборот, гонится за волками. Стая уже собиралась уйти, но мальчик, прихрамывая, шагнул вперед. Пока он бежал, его хромота была незаметна. Гулльвейг поняла, что он заговорил с волками на их языке.

– Возьмите меня, – сказал он. – Я ослаб.

По мере того как звери смыкались вокруг мальчика, мысли в его голове становились для Гулльвейг все яснее. Легионеры с плюмажем из ярких перьев, сжигающие деревни, бегство его племени в леса, решение шамана, направившего мальчика к волкам. Никакая это не жертва. Это трансформация. Мальчик не отдавал себя на милость этих животных, он брал у них необходимое.

Сам же момент изменения, смешения человеческого и звериного начал, стал ключом к другим переменам и местам, куда Гулльвейг нужно было попасть. Она ощутила жар на щеках, когда шагнула через ворота боли мальчика, чтобы прикоснуться ко всем волшебным превращениям, которые уже случились и которым только предстояло когда-либо произойти. Ведьма видела их, как тронутое ночными заморозками поле, мерцающее инеем в лунном свете, как крошечные светящиеся точки, вспыхивающие в воздухе. Тут присутствовал кто-то еще, Гулльвейг это чувствовала. Она слышала звук, напоминающий шум прибоя, но это было не море, а ропот голосов, гневных, умоляющих, торжествующих; и на их фоне – звон металла о металл, крики, стоны и даже отдаленная артиллерийская канонада. Гулльвейг слышала обрывки безумной поэмы, неблагозвучную музыку и сухой стук барабана, отбивавшего сумасшедший, нервный ритм. Высокий мелодичный голос затянул песнь у нее в голове:

Давным-давно Гулльвейг жила под землей среди таких же ведьм, как и она сама. Вместе с голосами сестер на нее нахлынули воспоминания о том, что она тогда пыталась делать.

Как же давно это было, как давно! Гулльвейг ошибочно принимала себя за кого-то другого. Могучая ведьма, сильная сестра. Она была богом, забывшим, что он бог. Он? Скорее оно. Один менял пол с такой же легкостью, с какой люди переодеваются. Ведьма Гулльвейг была Одином, обманывающим самого себя в том, что касается его смерти, сном жертвы о будущем, предвосхищающим реальные события. Не более того. Но сон в конце концов освободится от того, кому он снится.

Стихи вернули ведьму к мысли о том, куда ей нужно было добраться. Она подумала о леди, явившейся к ней в чертог. И в памяти Гулльвейг всплыли другие строчки поэмы:

Гулльвейг чувствовала, что у нее голова идет кругом. Личность, которую она вытеснила из своего тела, была сильной, и на миг ведьма даже перепутала ее с собой.

Она видела, что и другие предпринимали попытки отделить волка от его дара. Гулльвейг видела егермейстера, этого хитрого охотника, который что-то принес зверю. Это был камень с рисунком в виде волчьей головы. Теперь Гулльвейг поняла его важность: на нем был изображен сон волка, и это его связывало.

«Скала под названием Крик». Да, это был обломок скалы, к которому боги привязали своего врага, Волка Фенрира, и возле которого он будет лежать, спать и видеть сны, пока не проснется, чтобы их уничтожить.

В своем видении Гулльвейг наблюдала за тем, как разодетый в парчу и шелка егермейстер положил ружье. Ненавистный волк пригласил его в свою хижину, и там они стали работать вместе. Что же они пытались сделать? Гулльвейг видела, как егермейстер прокалывал и резал собственную кожу. Зачем? Чтобы его принимали за Фенрисульфра, ужасного волка, чтобы самому стать его частью. Гулльвейг охватила ярость. Это могущество не должно было достаться егермейстеру, оно принадлежало ей!

Ее захлестывали волны разнообразных ощущений; она чувствовала бурлящую вокруг нее жизнь обитателей леса, животных и деревьев. Настроения леса были многочисленными и отчетливыми, но они словно звучали в один голос, множество объединенных сущностей, – так отдельные люди сливаются в толпу. Теперь Гулльвейг была уже в другом месте, на другой горе, в другой ложбине. Здесь было теплее, ноздри ведьмы дразнил запах лета; она слышала стук дятла, чувствовала на коже нежно-зеленый свет солнца, пробивающийся через хвою сосновой рощи у нее над головой.