этом говорил и директор, относившийся не очень хорошо к церкви. Кто-то слышал, как он однажды сказал: «Хватит дурить опиумом людей… Как директор, я готов выделить средства в лесхозе, чтобы в поселке вместо церкви построить клуб». Петерсу такие разговоры не нравились, он не верил, что пастор Либерс был плохой человек… Не давали покоя Петерсу его тайные мысли и подозрения, однако не мог от них и отделаться, как это сделал бы любой другой, давно рассказав о своих сомнениях властям, следствию, кому угодно, только бы избавиться от мучительных дум… На то он и был Молчун, что не представлял себе, как о таком, всего лишь подозрении, можно сказать, а главное — кому?.. Все разрешилось само собой, как всегда, неожиданно.

Петерс, проезжая по поселку, увидел, как мальчишки дразнят и обижают собаку пастора Либерса. Она была слишком ручная, даже не огрызалась и не убегала, когда ей в морду тыкали палкой; забилась в угол изгороди и только испуганно моргала, боясь, что выколют глаза. Петерс прогнал малолетних забияк и подошел к Элизабет. Она смотрела на него удивленно, словно не верила, что кто-то ее может защитить, и ему показалось, что у нее слезы. Он нагнулся к собаке и увидел, что она беременна, — собаку стало еще жальче. Петерс думал, что делать. Думал долго, потому что проходившая неподалеку Борец остановилась и с интересом наблюдала, как водитель лесхоза оставил машину и все что-то разглядывает, подошла и спросила, что случилось. Он молча указал на Элизабет.

— Бедолага, — сочувственно сказала Борец. — Она уже поболее двух месяцев слоняется по поселку и ждет хозяина. Теперь не дождется. А чего ты на нее уставился?

— У нее будут щенки, — сказал Петерс.

— Вижу, не слепая.

— Жалко собаку.

— Ну и пожалей, забирай к себе в гараж. Устрой ее в каком-нибудь углу. Собака на сносях, скоро разрешится, а там будет видно.

— А можно?.. Что скажет директор?..

— Да ничего не скажет… Не зверь же он, чтобы запретить.

— Не знаю… — Петерс, он же Молчун, опустил голову, потом посмотрел на Борец вопросительно и снова уставился долгим взглядом на свои сапоги, словно их первый раз видел.

— Что ты не знаешь?.. Договаривай… По тебе вижу, что хотел что-то еще сказать… Не зря тебя называют Молчуном.

В ответ Петерс поделился с Борец своими мыслями по поводу того, что случилось в Залесье, и директоре Нексине.

Борец выслушала его внимательно, не перебивая, а когда он закончил говорить, огляделась, словно их мог кто-то подслушивать, и спросила:

— Ты кому-нибудь уже рассказывал?

— Нет.

— Значит, так! Молчи и дальше. Понятно!

— Да.

— А теперь бери собаку и вези ее в гараж.

Очень скоро Петерс стал именно тем косвенным, случайным и незаинтересованным свидетелем, сопоставив показания которого с другими обстоятельствами дела, следствие вначале приблизилось к разгадке убийства, а потом и раскрыло его. Очень важным было, что показания Молчуна разрушить не смогли бы даже ловкие и наглые адвокаты, которые берутся за дела не для того, чтобы оказать помощь подзащитному и разобраться в юридической казуистике, а руководствуясь принципом: за деньги все средства хороши, — могут заболтать, запутать и сбить с толку даже очевидца преступления, поставить под сомнение его способность воспринимать им увиденное или услышанное так, что в его правдивых показаниях начнут сомневаться и порядочные судьи, которые еще не перевелись совсем. Переубедить Молчуна Петерса было невозможно, он был последователен в показаниях, тверд, как камень, в том, что знал и видел.

Борец не была ни косвенным, ни прямым свидетелем. Зато к ней обращались с самыми разными вопросами из ведомств, которые не могут в своей деятельности обходиться без официантов, таксистов, секретарш, а тем более без отдела кадров — той категории работников или служащих, которые больше всех слышат, видят и знают о своем коллективе, коллегах и клиентах. Она тоже много думала и рассуждала о страшном происшествии, случившемся в ее родном Залесье. Но как только выслушала Петерса, тут же поделилась с кем надо. Вскоре с Петерсом встретился майор Виктунин, которому не хватало в расследовании именно того маленького, но очень важного звена, о котором неожиданно поведал Петерс. Все дело в том, что у следователя было к этому времени другое, очень веское доказательство, но он его до сих пор не знал, как и в отношении кого применить. Этим доказательством являлись предоставленные вдовой Валкса ксерокопии долларовых купюр, которые незадолго до поездки в Залесье взял в банке Олев Валкс. У него было неизменное правило — обязательно делать копии с денежных купюр, которые брал с собой в поездки для коммерческих целей; листы с копиями он оставлял в своем бюро. Копировал деньги так, на всякий случай, умудренный прежним горьким опытом, когда однажды ему устроили провокацию на границе. Тогда при нем были его, личные деньги, но недобросовестные и алчные до наживы работники органов подстроили так, что эти деньги ему вроде как передали в качестве взятки… Доказать обратного он не мог… Деньги тогда у него забрали, но дело возбуждать не стали, сказали, что пожалели, а он легко отделался… После этого Валкс всегда, на всякий случай, стал снимать с купюр копии и оставлять дома, чтобы потом была возможность доказать, что имеющиеся при нем деньги — это его деньги.

В этот раз хорошее и полезное правило Валксу не пригодилось, но его осмотрительность помогла изобличить убийцу, очень уверенного в своей непогрешимости по части отсутствия в отношении его каких-либо улик. Во время внезапного обыска, организованного в квартире Нексина по Столярному переулку, номер пять, в холодильнике были обнаружены те самые купюры, которые взял с собой Валкс в день убийства.

Нексин, когда обыск закончился, оформлялись бумажные формальности, был очень растерян, начал разговаривать сам с собой. Это было вполне объяснимо неожиданной, стрессовой для него ситуацией, которой не ожидал. Но присутствующие обратили внимание на несколько необычную фразу, которую Нексин произнес в глубокой задумчивости, обращаясь к самому себе: «Пастор был прав… Человек не должен быть больше того, что собой представляет… Каин, пойдя против воли Бога, не смог ничего изменить в своей жизни… Я тоже…»

Примечания

1

Цитата из главы 19 Книги Бытия Ветхого Завета. — Здесь и далее примеч. авт.

2

Комель — толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем. — Примеч. ред.

3

Слова позднеантичного философа Диогена Лаэртского.

4

А. Шопенгауэр «О свободе воли». Из главы 4.