Она замерзла в своем элегантном платьице и потом долго грелав машине озябшие руки.

В ресторан они приехали раньше всех, и вдруг им оченьзахотелось есть. Кругом была еда, и пахло вкусно.

— Отец не переживет, если мы сейчас налопаемся, — сказалМаксим, провожая взглядом очередную тарелку. — Он такой гурман. Вернее,научился быть гурманом! Картошку с селедкой ест тоже с удовольствием. Если быты знала, как я по нему соскучился!

— Давай мы понемножку, — жалобно попросила Катя Вавилова,бывшая Самгина. — Нас надо вовремя кормить, а то мы не вырастем!

Метрдотель был знаком с ее мужем Максимом, и ей все это казалосьневозможным, нереальным, странным — роскошь и благолепие ресторана, бронза исеврский фарфор на столах, собственная необыкновенная красота, приобретеннаяутром в салоне, куда ее привезла Татьяна Ильинична и где они долго шушукались исоветовались друг с другом, как самые настоящие красавицы, у которых впередисамый настоящий бал! Платье, купленное в магазине, похожем на Вестминстерскийдворец, с приказчиком, похожим на принца Чарльза, два кольца, одно и вправду сбриллиантом, а второе гладкое — венчальное и обручальное, сказал ееновоиспеченный муж, надевая оба ей на палец. Да и сам муж, в смокинге илакированных ботинках, все время волнующийся, немножко смешной и нервный, —самый лучший человек на земле!

Знакомый метрдотель вступил с ними в заговор, выдал потарелке и отправил в какой-то другой зал, где тоже было очень красиво, но ужекак-то по-другому. Там играл струнный квартет и из фарфоровых и хрустальных чашможно было набрать себе фруктов.

Они долго бродили вдоль мраморных прилавков, заглядывали вчаши, смотрели, как огоньки свечей плещутся в хрустале и отражаются отсеребряных канделябров и льняных скатертей, и все никак не могли положить себееды, потому что для этого нужно было бы разойтись или хотя бы разнять руки, аэто никак невозможно!

Какая-то странная парочка, очень сердитая, тоже бродилавокруг еды, и Катя Вавилова все время на них посматривала. Они ее немногосмешили, потому что выглядели как из анекдота, и еще ей было их жалко. Онаникак не могла понять, отчего же люди могут быть сердиты друг на друга, ведьвсе прекрасно, и впереди только светлое и счастливое будущее!

Мужчина был уже далеко не молод, лыс, грузен и красенапоплексической краснотой. Девушка была молода, прелестна, белокура и румянанежным румянцем.

Ее портило сердитое выражение лица и еще то, что она, незамолкая ни на секунду, ныла в спину мужчине, который почему-то все время шелвпереди нее:

— Папа, ну положи мне клубнички, ну папа!.. Ну сколько можносердиться! Ну я же попросила у тебе прощения! Папа, почему ты не хочешь со мнойразговаривать!

Мужчина как будто ее не слышал. Он заглядывал во все чаши,фыркал, крутил головой, нюхал, отчего его лысина собиралась складками, и шелдальше.

— Папочка, постой!.. Ну поговори со мной!.. — Девушкатащилась за ним, зудела, вздыхала, встряхивала длинными белыми волосами и вконце концов чуть не уронила тарелку.

Максим Вавилов, с которым она столкнулась, тарелкуподхватил.

— Извините.

— Ой, это вы меня извините, я просто не видела… Макс?! Этоты?!

— Здравствуй, Катя.

Надо же. А он и забыл, что ту тоже звали Катя. Вернее,зовут, она же не умерла! Вот она, жива-здорова, пожалуйста!

Катя Вавилова посмотрела с интересом и улыбнулась, но у еемужа сделалось странное выражение лица, и она перестала улыбаться.

— Ма-акс, как я рада тебя видеть! Что ты здесь делаешь?!Бо-оже, какой ты красивый! Что такое с тобой случилось? В звании повысили? Тытеперь капитан?

— Как был, так и остался майором.

— Слушай, я очень рада тебя видеть, правда! И ты совсемпропал куда-то и не звонишь, не пишешь! Ты бы хоть объявился!

Максим Вавилов кивнул:

— Извини нас, мы должны идти. Нас сейчас будут искать.

— Ва-ас? — Беловолосая обшарила Катю Вавилову глазами, какбудто мерку сняла, и наблюдательная журналистка Катя могла поклясться, что все,что на ней надето, включая бриллианты, уже оценено с точностью до одногоевроцента, как в банкомате, и сейчас из некого отверстия выползет прейскурант сподсчетом. — Это твоя девушка? Да?

— Это моя жена, — сказал бывший оперуполномоченный.

Почему-то он так их и не знакомил, и Катя Вавилова, будучидевушкой умной, понимала, что это неспроста.

Беловолосая вдруг как-то мигом сдала лицом, словно завяла, идаже отступила немного.

— А это мой муж, — собравшись с духом, провозгласила она. —Папочка, иди, я тебя познакомлю!

«Папочка», который как раз проплывал мимо, даже не взглянулв их сторону, только пырнул носом и украсил свою тарелку куском арбуза.

Беловолосая махнула рукой:

— Он сегодня не в духе. У него большие дела, и он не всегда…

— Максим Петрович, вас спрашивают ваши родители.

— Извини нас. — Максим подхватил под руку Катю Вавилову иповернулся, чтобы идти с ней, но беловолосая пристроилась рядом. Ее боров былуже далеко впереди, у самого выхода из зала.

— Когда ты женился? — спросила она самым обыкновеннымголосом самой обыкновенной женщины, сделавшей не правильный выбор и вдругосознавшей это.

Ни серебра, ни меда, ни журчания ручейка не было в этомголосе, только безмерная усталость.

— Сегодня.

— Поздравляю.

— Да. Спасибо.

— Ей повезло, ты хороший мужик. И по дорогим ресторанам сталходить!..

— Я всегда по ним ходил.

Подлетел метрдотель, заранее округлив глаза:

— Максим Петрович, ваши родители желают вручить цветы личновашей супруге и в зал не проходят…

— Цветы в зал не проходят? — осведомился Максим Вавилов. —Это похоже на моих родителей.

У высоких двустворчатых дверей, увитых золочеными гирляндамивиноградных листьев, происходило нечто.

Небольшая толпа официантов в смокингах стояла, вытянувшисьво фрунт, и еще какие-то люди вносили корзину цветов, увидев которую МаксимВавилов сказал:

— Ого!

Мать улыбалась и что-то говорила хозяину ресторана, которыйвышел встретить гостей, давешний неразговорчивый боров, собрав красную лысинускладками, подобострастно тряс отцу руку. Отец милостиво выносил рукопожатие, иу него было немного насмешливое лицо.