Потерпи, Варя. Я найду тебя, и после этого ты никуда не денешься. Теперь никуда и никогда. Что бы ты там себе не думала, как бы сильно не обижалась, я смогу тебя убедить. Дай мне только найти в этой кучке помёта самого себя. Такого, каким бываю только с тобой – живым и настоящим.

Единственный человек, с которым мне искренне хочется поделиться всем – бабушка, но я боюсь её расстроить. Роман с женатым, беременность и вот это всё, что случилось в моей жизни – немного не в её стиле. Как и мама, она всегда ратовала за крепкие союзы, невмешательство в чужие семьи и запирание сердца на замок, если твоя любовь может причинить кому-то боль. Нас с Марой так воспитывали, но я напрочь нарушила всё, чему нас учили.

– Садись, ребёнок, вот здесь, – она подталкивает меня круглому столику, стоящему у нагретой печи, сложенной из грубого камня, и тепло окутывает меня, проникает под кожу и щекочет что-то давно забытое внутри.

У бабули простой дом, совсем маленький, но очень уютный. Грубо сколоченная мебель, занавески в мелкий цветочек, плетёные коврики. Из окна, если бы сейчас выглянуло солнце, я смогла бы увидеть ухоженный садик, аккуратные ряды смородиновых кустов и плетущуюся по забору розу. Летом она расцветает, превращаясь в розовое благоухающее облако.

Кажется, здесь ничего не меняется веками, и это волшебным образом успокаивает и позволяет мыслям течь свободно, не цепляясь за острые краешки дурных воспоминаний.

– Всё-таки хорошо, что ты ко мне приехала, – улыбается бабушка и, ловко обхватив глиняный горшочек белоснежным полотенцем, ставит его на край стола. – Я как чувствовала, что кто-то из вас, девочек, ко мне сегодня пожалует.

Бабуля смотрит на меня хитро и снимает с горшка крышку. На волю рвутся сладкие ароматы тёплого молока, сливочного масла и тыквы. Желудок отзывается голодным спазмом, и я счастливо жмурюсь, поглаживая ногой кота.

– Тыквенная каша, – узнаю запах и смеюсь. – Наша с Марой любимая. Ты знаешь, что мама исправно пытается повторить твой кулинарный шедевр, но у неё ни разу не получилось так же вкусно?

– Так на ваших газовых дохлых плитках разве получится так же вкусно?

Родители тысячу раз приглашали бабушку переехать к ним. В городе лучше медицина, больше удобств и давно не нужно заготавливать на зиму дрова. Но старейшина нашей семьи упорно стоит на своём: пока носят ноги и работают руки, с места не сдвинется.

– О, как глазки заблестели, – качает головой бабушка и споро накладывает мне полную тарелку каши. – Ешь, детка, ешь.

Поставив на стол тарелку, бабушка обнимает за плечи и целует в макушку. Меня окутывает родным теплом и запахами, а от нахлынувших эмоций щиплет в носу. Не хватало ещё разрыдаться и напугать, но знакомые ритуалы, привычные якорьки из счастливого детства дарят покой и надежду, что со мной уж точно всё будет в порядке. А как может быть иначе, когда каша такая вкусная, кот так ласково мурчит, а бабуля улыбается?

Отправляя первую ложку в рот, жмурюсь, думая, что сейчас мне очень не хватает Мары. Мы бы сидели рядом, как в детстве, воровали друг у друга еду и смеялись, пока не начали бы задыхаться и громко икать.

– Ну что? Сделаем вид, что твоя бабушка – глупая деревенская женщина, которая ни рожна не понимает или поговорим? – не выдерживает, когда я доедаю кашу и принимаюсь за чай с вишнёвым вареньем.

От резкой смены настроения и вектора беседы давлюсь чаем. На глазах выступают слёзы, а горло сводит кашлем.

– Ты очень внезапная женщина, знаешь? – на всякий случай отставляю чашку и принимаюсь за уборку. Надо чем-то заняться, но бабуля останавливает меня, неожиданно крепко удерживая за запястье.

Я смотрю на неё сверху вниз, глаза в глаза, и наконец не выдерживаю. Потому что Дима так и не позвонил и отведённый нашим отношениям час давно истёк.

– Мне не нравится, в каком ты состоянии, – сообщает бабушка, поджав губы. – Совсем не нравится.

– Мне тоже, – признаюсь со вздохом и бросаю взгляд на висящие над дверью часы.

Ладно, ещё два часа дам. Потом позвоню в морги и больницы, и если ничего не найду, то больше никакого Поклонского в моей жизни.

Откровенничать с бабушкой оказывается очень легко. Меня распирает от невысказанных слов и, осев на стул, я долго-долго рассказываю обо всём, что случилось с того самого корпоратива. Глядя на свои переплетённые пальцы, я говорю и говорю, и так легко становится.

Я не смотрю на бабушку – не хочу видеть в её глазах осуждение. Почему-то кажется, что она сейчас хмурится, но, закончив рассказ и подняв взгляд, ничего подобного не замечаю. Бабуля украдкой смахивает с ресниц слёзы, тяжело вздыхает и, спустя долгие минуты, наконец говорит:

– Да уж, ситуация… – тяжело поднимается на ноги, делает несколько шагов к двери, после возвращается и гладит кота, моментально занявшего её стул. – Ну что я могу сказать? Даже если твой… ну этот вот… не объявится, то пусть идёт к чёрту. Что мы, сами дитёнка на ноги не поднимем? Я ещё крепкая, мать твоя вовсе молодуха, отец в силе и ты не глупая. Марьяна поможет и дядья ваши. Вон, сколько у тебя людей вокруг!

Понимаю, что рыдаю, когда тяжёлые солёные капли падают с подбородка на дрожащие руки.

– Мама меня прибьёт, – смеюсь сквозь слёзы, а бабуля машет руками, изображая мельницу.

– Пусть только попробует! Я ей, паршивке, тогда быстро зад наканифолю, не посмотрю, что взрослая.

– Я тебя обожаю, – истерично всхлипнув, я обнимаю стоящую рядом бабушку за талию и утыкаюсь мокрым носом в живот. – Ты самая лучшая.

– Поплачь, детка, это полезно. Мне кажется, что если бы Мара дала волю слезам, когда её Серёжа… – бабушка обрывает фразу, тяжело вздохнув. – Пять лет уж прошло, а она всё мается. Жалко, что у неё детёнка не осталось, сейчас бы не была такой одинокой. Что мужик? То есть, то нет. А детёнок – это счастье. У меня их пять, я дело знаю туго.

Вдруг свои беды кажутся мелкими по сравнению с тем, что пережила когда-то моя сестра. Выскочив замуж по большой любви, она очень рано осталась вдовой, да так и живёт одна, занимая все дни работой и грустит. Хотя никогда и никому этого не покажет, улыбаясь этому миру так, будто видела от него много добра.

– Всё наладится, – в голосе бабушки слышится тёплая улыбка. – И у тебя, и у Мары. Я сон хороший видела, вещий. Скоро маята закончится, верь мне.

И я верю – мне больше ничего не остаётся.

Я знаю, что не увижу в квартире Варю, но её аромат чудится в каждой комнате. Он витает в воздухе, клубится в тёмных уголках и самый отчётливый – в спальне.

Останавливаюсь на пороге, втягиваю носом воздух и закрываю глаза. Я найду тебя, где бы ты ни спряталась. Просто дай мне время. И себе, чтобы хоть немного отойти.

В квартире царит тишина, но она не давит на плечи. Ощущение совершенно другое, отличное от атмосферы проклятого дома, по ошибке названного моим.