На рубашке, чуть пониже шеи, проступают влажные пятна, сквозь них светится тёмный контур татуировки. Косые солнечные лучи выделяют пряди волос, делая их бронзовыми. Я залипаю на это виденье – наверняка сон.

Наслаждаюсь, а Дима снимает с себя испорченную рубашку и бросает её куда-то в кусты мятой тряпкой. Я не понимаю… я сошла с ума?

Мелькает лезвие огромного дедовского колуна, раздаётся свист. Мышцы на широкой спине напрягаются, бицепсы выделяются сильнее, а в узкой выемке над позвоночником блестят бисерины пота.

Дима колет дрова. Взмахиваю перед лицом рукой, но новый приступ тошноты отвлекает от размышлений, и больше ни о чём думать не могу. Да что ж такое! Почему моя беременность не могла быть лёгкой, без вот этих вот моментов? Хоть в чём-то же мне должно было повезти.

Пока вновь умываюсь, убеждаю себя в собственном безумии. Иначе как объяснить картину, увиденную до этого?

Но привычное уже «тук-тук-тук» через равные паузы обозначает границы реальности. Поклонский здесь, во дворе моей бабушки, а я, сонная, бледная и взъерошенная, совершенно не готова к встрече с ним. Да я вообще к ней не готова! Но Дима разве спрашивает?

Осматриваю свой наряд: удобный тёплый халат в крупный горох, полосатые носки, стёртые на пятках тапочки. Отличный вид, если бы нужно было играть маргинальную особу в сериале. Надо переодеться! Или залезть на чердак и спрятаться там, пока морок не рассеется, и Дима не растворится в воздухе. Когда-нибудь у него закончатся поленья, и он уедет к своей жене, любящей и преданной.

Во мне закипает злость. Эгоистичная, иррациональная, она бьёт в голову, и я готова кого-нибудь ударить. Быстрее в дом, скорее в свою комнату! Спрятаться, пока действительно не наделала глупостей.

И я бы почти добралась, я бы успела, если бы Дима не преградил мне дорогу.

Большой, идеально выбритый, обнажённый по пояс, с растрёпанными от тяжёлой работы и ветра волосами, он стоит напротив. Аромат его тела проникает под кожу, будит самые низменные инстинкты. Сладкий трепет проходит по телу, я не могу его контролировать. Стоит посмотреть на Поклонского, увидеть его глаза, как меня сносит волной самых разных эмоций: глубинной тоской самки по своему самцу; болью разбитого в щепки сердца; обидой и плотским желанием, с ним невозможно бороться; страхом будущего и нежеланием оставаться без Димы. Невозможностью без него быть. Ещё немного и я соглашусь остаться рядом в любом качестве: любовницы, наложницы, случайной подруги… да что ж это такое!

Гордость, ау! Где ты?

– Ты что тут делаешь? – не могу придумать ничего лучше этого вопроса. – И где бабушка?

– Она ушла к соседке, – махнув рукой за спину, он так и стоит напротив, не шевелясь. Возвышается каменной скалой, пышущий жаром и сдерживаемым огнём.

– А ты пробрался в дом и решил наколоть дров?

– Меня впустили, – усмехается, но очень по-доброму, даже мечтательно. – У твоей бабушки потрясающий чай. И варенье.

– Чай? Варенье? Что вообще произошло, пока я спала?

От удивления я даже забываю, что злюсь на него. И об одежде своей – этот наряд не годится для гордой встречи с человеком, который врал мне, даже не думая разводиться. От воспоминаний о том интервью меня снова окунает головой в тоску, и я ёжусь, готовая защищать себя и ребёнка в своём животе.

– Варя, нам надо поговорить, – протягивает ко мне руку, но я отшатываюсь.

– Нет, Дима… уйди, пожалуйста. Я не могу пока, не сейчас.

Бормочу неразборчиво, мотая головой. Боюсь смотреть на Поклонского, боюсь увидеть в его взгляде что-то такое, от чего уже не оправлюсь. Не хочу, чтобы он мне вновь врал…

– Уезжай, я прошу тебя.

– Нет.

Мне удаётся как-то вывернуться. Я огибаю Поклонского, несусь в сторону дома, но он нагоняет меня, хватая за плечи. Не больно, но если дёрнусь, он припечатает к своей груди – я знаю это, чувствую.

Его прикосновения жгут. Носом в мой затылок, дыханием наполняет грудь, моим запахом. Рукой обхватывает поперёк груди, прижимает к себе, а я задыхаюсь от острой смеси ароматов: убранных на осень полей, догорающих костров, укрытых туманом озёр и голой кожи, горячей, как адская печка.

Татуированная рука, узор на которой я так любила рассматривать, держит крепко, но столько нежности в этом прикосновении, столько силы. На глазах выступают слёзы, и я смаргиваю их, загоняя поглубже тоску по этому мужчине, так внезапно занявшему собой всё моё жизненное пространство.

– Я тебе должен всё объяснить.

– Я всё и так знаю, – исступлённо дёргаюсь, и Дима меня отпускает.

Пылая гневом и болью, страхом и виной перед другой женщиной, я резко разворачиваюсь к Поклонскому, и длинные пряди хлёстко бьют по лицу. Но я ничего не замечаю и ничего не вижу, кроме его горящих глаз.

– Уходи и больше никогда не возвращайся.

– Я тоже всё знаю, – говорит и, склонив к плечу голову, смотрит на меня. – Ты беременна.

Меня пронзает догадка: он нашёл тесты. Они так и остались в мусорной корзине. Теряю бдительность, и Дима снова оказывается рядом.

– От меня, – кладёт руку на мой живот, прожигает прикосновением большой ладони через плотную ткань халата.

В меня вселяется чёрт, толкающий на всякие глупости. Во мне говорит обида и растерянность.

– Это не твой ребёнок, Дима. Не твой! – кричу, пытаясь защититься от всего, что говорила его жена, от горящих на подкорке обидных комментариев, шепотков коллег, сочувствия и насмешливых взглядов. От лицемерия и лжи мужчины, с которым так неожиданно срослась душой.

– Тест ДНК всё покажет, но я и без него всё знаю. Это мой ребёнок, а ты моя женщина.

– Ты женат! – кричу, мысленно проклиная себя и его. – Ты не собираешься разводиться. Так что это только мой ребёнок, Дима. Только мой. Ладно-ладно! Я разрешу тебе с ним видеться, ты отец. Но он всё равно мой!

– Можешь и дальше себя обманывать, Варвара.

– Это я себя обманываю? – бью его кулаком по плечу. – Это интервью… оно… да как ты мог?!

В голове всплывает та часть интервью – я старательно загоняла вглубь сознания, игнорировала до этого всячески. Но сейчас, когда Дима смеет меня трогать, слова его жены взрываются в голове.

Кажется, её спросили о детях, а она, печально посмотрев в сторону, сказала, что после смерти их малыша, она не может уже забеменеть. А потом посмотрела в камеру и сказала, словно бы ни к кому и только ко мне обращаясь: «Если бы Дима на стороне завёл ребёнка, я бы его приняла, я бы могла воспитать его, как своего».

Липкий ужас поднимается со дна души. А что если… а что если Дима специально это всё? Я читала однажды о женщине, забеременевшей от состоятельного мужчины, хронически женатого и респектабельного, а тот отнял у неё младенца и стал воспитывать вместе с супругой.