В то же время происходит смена парадигмы того, как мы понимаем и изображаем природу. Такие идеи, как «человек по своей природе хищник», «выживает сильнейший» и «шкурный интерес», до сих пор формировали наше представление о мире природы. Эти образы, возможно, соответствовали времени, но одновременно означали, что из виду упускались другие силы, способствующие нашему существованию в мире. Однако теперь идеи, которые ранее считались «необычными», начинают становиться частью мейнстрима. Например, появилась совершенно новая область ботанической науки, которая занимается коммуникацией растений. Мы узнаем, что деревья образуют сообщества и «сотрудничают» друг с другом посредством подземных грибниц; растения предупреждают другие растения о необходимости защищаться от угроз со стороны насекомых и других вредителей[357]; а подсолнухи изо всех сил стараются приспособить свои корневые системы к своим соседям[358] – всевозможными способами мир растений организует себя для повышения коллективного выживания. А коллективное выживание – это насущная проблема наших дней.

Климатический кризис неотделим от кризиса биоразнообразия[359]. Сообщения в британских СМИ об уменьшении численности птиц, бабочек и пчел отражают лишь малую долю происходящего истощения природы. Сочетание таких факторов, как повышение температур, потеря среды обитания, чрезмерное использование агрохимикатов, а также разрушительные последствия других загрязнений, нанесло серьезный ущерб сети жизненных взаимосвязей, лежащих в основе здоровья планеты. Экологи лишь недавно начали следить за экологией домашних садов[360] и обнаружили, что они могут быть настоящей Меккой биоразнообразия, и в них может обитать большое количество видов, которое намного превосходит то, что встречается в окружающей сельской местности.

И в то же время в Великобритании постепенно исчезают палисадники[361], уступая свое место парковке для автомобилей, в результате чего в каждом третьем цветнике перед домом сейчас вообще нет растений.

Сады, даже небольшие, – это широчайший спектр потенциальных мест обитания для всех видов дикой природы. По сути, они служат для нее своеобразным убежищем от истощенных сельских ландшафтов, с одной стороны, и суровых городских условий – с другой. Было установлено, что плотность птиц в городских садах[362] в шесть раз превышает среднюю по стране в целом, а большое разнообразие цветущих растений в них привлекает множество различных видов насекомых-опылителей. Заброшенные углы с грудами веток, гниющими листьями и пнями с мертвой древесиной – все это служит пристанищем для насекомых, таких как муравьи, мокрицы, жуки.

Почва, встречающаяся в большинстве садов, поддерживает здоровое разнообразие микробов, грибов, червей и всех других существ, для которых земля является средой обитания[363]. И напротив, почва на сельскохозяйственных землях, как правило, бедная и истощенная. Десятилетия промышленных методов ведения сельского хозяйства означают, что со времен Второй мировой войны более трети всего верхнего слоя почвы во всем мире было потеряно. Верхний слой почвы – драгоценный ресурс[364]; без него растения растут с трудом, и после его потери на восстановление уходит от 500 до 1000 лет. Деградация почвы вследствие недостаточного ухода[365] за ней стала проклятием шумеров. Древние римляне точно так же пренебрегали потребностями земли, и последовавшие из-за этого неурожаи, кроме всего прочего, способствовали падению их империи. В более поздние времена североамериканские прерии были уничтожены серией катастрофических пыльных бурь под названием «Пыльная чаша» в 1930-х годах. Та же ошибка повторяется и сейчас, только в гораздо большем масштабе.

Огромная и растущая проблема состояния планеты неизбежно порождает чувство беспомощности, то, что называют климатической печалью или «экологической меланхолией». В качестве реакции на это мы можем кинуться в крайности: минимизировать проблему и надеяться на лучшее – или поддаться отчаянию и впасть в ступор.

В любом случае потеря связи с землей как основным источником благости и добра имеет психологические последствия и может сделать трудным наслаждение природной красотой или ощущение благодарности за ее богатство. Наоми Кляйн описала, как после разлива нефти концерна BP в Мексиканском заливе она потеряла способность радоваться природе. «Чем прекраснее и поразительнее было переживание, – писала она, – тем больше я горевала о его неизбежной потере – как человек, неспособный полностью отдаться чувству любви, потому что он не может перестать воображать неизбежное горе»[366]. В ее представлении природу уже было невозможно восстановить: «Глядя на океанскую бухту на Солнечном побережье Британской Колумбии, место, где кипит жизнь, я вдруг представляла ее бесплодной». По ее словам, это было похоже на жизнь в постоянном «ожидании потери», что означало, что в своем состоянии меланхолии она была отрезана от той единственной вещи, которая могла бы ее исцелить.

* * *

Как неустойчиво состояние нашей планеты, так и наш образ жизни стал психологически неустойчивым. Депрессия в последнее время обогнала респираторные заболевания[367] и стала ведущей причиной плохого состояния здоровья и инвалидности во всем мире. Хотя этот рост напрямую не связан с изменением климата, определенную связь все же нельзя отрицать. Пренебрежение тем, что нужно людям для процветания, является следствием того же мышления, которое не смогло помочь процветать природе. И этот вопрос подводит нас к сути того, что значит культивировать.

Бессмертное завещание Вольтера «Il faut cultiver notre jardin”[368] – «Мы должны возделывать наш сад» – является завершением его повести «Кандид». Опубликованная более 250 лет назад, эта история по-прежнему остается злободневной. «Кандид» был написан вскоре после того, что было названо первой современной катастрофой: великим Лиссабонским землетрясением – трагедией, которая разрушила широко распространенные в то время культурные представления.

Город Лиссабон, который в XVIII веке был одним из самых богатых и густонаселенных городов мира, был полностью разрушен в 1755 году одним из самых смертоносных землетрясений в истории. Сейсмические волны вызвали цунами, за которым последовала серия огненных торнадо, опустошивших сельскую местность. Масштабы разрушений поставили под сомнение веру в бесперебойный ход вселенной как часового механизма – идею, которую породила ньютоновская физика и которая лежала в основе мысли восемнадцатого века. Модель вселенной как часового механизма может показаться нам абсурдной сейчас, однако метафора механистичности повсеместно владела западной мыслью в те времена. В современном мире эквивалентом подобного суждения была бы сентенция «мозг как компьютер», где мы видим такое же несоответствие между машиной и природой. Метафоры обладают огромной силой; они способны не только углублять наше мышление, но и ограничивать или искажать его. Опасное состояние биосферы возникло из-за неспособности человечества уважать природу как живую систему, и в этом смысле мы являемся свидетелями далеко идущих последствий представления о вселенной как часовом механизме.

Вольтер яростно выступал против философских и религиозных верований, связанных с идеей плавного хода вселенной, и