листа. Или яблоко огромное, а кувшинчик рядом еле виден. У ребенка начисто отсутствовало понимание перспективы, и как бы я ему ни втолковывала, что если предмет лежит на столе, то он, т.е. сам рисовальщик, видит столешницуПЕРЕД кувшинчиком и ЗА кувшинчиком. Он проводил на листе горизонтальную линию и на ней водружал своих уродцев. А ведь его рисунок, хотя бы один, тоже должен был присутствовать на выставке! А если нет, то какое же разочарование будет ждать его маму и самого малыша! Наконец, отчаявшись, я сказала: «Ну, нарисуй что хочешь!» И бедняжка изобразил в центре альбомного листа малюсенький сантиметровый черный квадратик и треугольничек сверху, под ним он провел прямую линию. Квадратик с треугольничком оказался домиком. Что делать? Все-таки моего умения учителя оказалось достаточным, чтобы прямая линия переместилась вверх и стала горизонтом, вокруг домика появилась по всему листу ярко-зеленая фломастеровая трава, небо стало голубым, а для пущей жизненности рисунка ребенок из трубы треугольника пустил спиралями дым. Единственное мое участие в оживлении этой классической композиции было предложение в окошке домика нарисовать огонек. Ребенок с ожесточением вдавил фломастером в середину квадратика жирную красную точку. Рисунок мы назвали «Одинокий маленький мрачный домик на зеленой лужайке». Поверьте, он имел наибольший успех на выставке и в первую очередь, конечно, у мамы художника. С восхищением она воскликнула: «Ну, надо же, как мой Игорек рисует! Просто Малевич!» А что? Действительно! Авангард!

Я заметила, что практически все родители любуются картинками только своих детей, абсолютно субъективны, и на восклицания восторженной мамы о творчестве своего юного модерниста благосклонно улыбались, потом пожимали плечами, говорили «да-да-да» и опять с восхищением лицезрели творения только собственных чад.

Мне приходилось брать в школу на уроки Люку, где она садилась на задней парте, минут по двадцать что-то рисовала, раскрашивала, вырезала, конструировала. Слава Богу, в этом материале недостатка не было, потом я ее и некоторых первоклассников, которые выполнили задания раньше, выпускала на закрытую террасу, где можно было поиграть в мяч, в классики, в веревочку. Играли они не шумно, этажом ниже находился офис торгпредства, т.к. знали, что иначе я их верну в класс. Период времени учебного часа был скользящим, перемены же могли иногда продлиться до получаса. Дети успевали и поучиться, и поиграть, что только шло на пользу малышам – они не напрягались. Конечно, это возможно только при малом количестве детей, при умелом педагоге, которого любят и не боятся – строгая, но справедливая! это я о себе! – и без назойливого ненужного контроля так называемых методистов и иже с ними. С их постоянными проверками, открытыми уроками, выяснениями наличия поурочных планов, годовых, планов по воспитательной работе, отчетами, т.е. имитацией их, контролеров, деятельности, что отнимает у педагога массу времени и нервов. Слава Богу, я была освобождена от этого ненужно опекунства и занималась своими прямыми обязанностями – учила и воспитывала детей.

Посидев на уроках, где ее никто специально не обучал и не принуждал, Люка в 4 года начала читать, в том числе и комиксы на португальском языке. Для нее вдруг стало ясно, что учиться оказывается легко и просто, это поверхностное отношение к учебе так у нее и осталось. Дальше она училась, не суетясь, безо всякого напряга, между прочим, выполняя только письменные задания. Впрочем, если вспомнить мои школьные годы, то какая-то параллель прослеживается, я тоже не слишком утруждала себя штудированием устных дисциплин, за исключением самого необходимого, но училась неплохо, как и дочки.

Вот только рифма у Люси всегда вызывала сложности. Ее папа у нас тоже страдал этим недостатком, и если надо что-то спеть или срифмовать, нес полную абракадабру. А ведь у него был прекрасный слух и приятный баритональный тембр голоса, но из песен он знал первую или просто одну строчку, а потом начинал добавлять любую околесицу – авось получится в рифму. Так делает и Люка.

Алёна легко запоминала стихи, поняв их суть, и рассказывала с большим чувством и выражением. Пожалуйста, например, «Вот морозною зимой» можно проверить по магнитофонной записи. Для Людмилы же выучить стихотворение представлялось непреодолимо трудным действом.

В Рио прибыл учебный военный крейсер где-то в середине ноября 1973 г. Посол высказал пожелание, чтобы перед моряками выступили дети. Какие дети? Да школьники! Да легко! Недавно, как всегда на ноябрьские праздники, был школьный утренник, дети знали песни, стихи, даже мелодекламацию и могли в любой момент блеснуть своими талантами, но мне безумно хотелось, чтобы и мой ангел Люка тоже блеснула. И начали мы с ней учить подходящее по ситуации известное четверостишие, которое, по-моему, ни у одного ребенка не должно вызвать аберрацию рифмы – «Матросская шапка». Ну, Люля, ну, давай! «Матросская шапка…», – начинаю я с надеждой. Упрямо набычив голову, Люля ковыряет пол носком сандалии и угрюмо произносит: «Матросская шапка с веревкой в руке, а лягушки просят: «Капитан, прокати Люку!».

Да… Смысл, в принципе, имеется, но рифма… и потом что-то чисто личностное в просьбе капитану. Бились мы долго над тем, что нужно именно лягушек прокатить, а не Люку. Буквально вдалбливала ей в голову…

Дети с большим успехом выступили среди моряков и получили свою долю восторгов и аплодисментов. Стали дарить подарки…

Увидев, что моряки дарят детям-артистам игрушки куклы Неваляшки, Люля после моих тихих долгих уговоров: «Смотри каких куколок дарят!» – это был самый убедительный аргумент. Она все же соблаговолила прочитать на борту крейсера эти четыре рифмованные строчки. Неваляшка, кто не знает, это такая симпатичная из двух пластмассовых шаров кукла-матрешка соответствующая своему названию: ее толкнешь, а она только покачивается, не падает. Типа Ваньки-Встаньки, только женского рода. За выступление Люсе преподносят Буратино, но т.к. до этого детям дарили Неваляшек, Люка, крепко прижав к себе «Буратину», заявила, что она тоже хочет Неваляшку. Господи! Неваляшек-то уже нет, их раздарили… Я деликатно стараюсь увести ребенка и, мило улыбаясь, сквозь зубы убеждаю ее: «Люленька, Неваляшечек уже нет! Они, эти чертовы Неваляшечки, будь они неладны, уже кончились!» «Хо-о-о-о-чу Неваляшку»! – занудно воет Люленька, – «Неваляшечку-у-у!» Т.е. устраивает небольшой такой инцидент или, как говорят у нас в Ростове, «бенц». Мне безумно хочется врезать Люленьке по заднице. А Люленька-то была прелестнейшим ребенком: хрупкое создание, копна золотых кудряшек, загнутые пушистые реснички, глазки огромные синие, губки бантиком – херувим! Все весело смеются, морякам это даже нравится – такое невинное развлечение-умиление непосредственностью миленькой девчушки. Ну что вы хотите? Этот херувим, эта очаровашка хочет куколку! Посол дипломатично, но весело улыбается, хозяева нервничают. Капитан с некоторой долей раздражения что-то говорит ст. помощнику,