когда население дома вновь привалило в убежище. Оказывается, я проспал отбой одной тревоги и сигнал второй, начавшейся минут через 15 после отбоя. На этот раз я принял горизонтальное положение и смачно заснул на лавочке. От неудобства и холода я вновь проснулся. В убежище народа…

– Тревога продолжается?

– Нет, милый, давно уже был отбой, – отечески сказал какой-то дядька.

Слава аллаху, думаю, теперь могу отправиться в кровать. Было три часа, как раз время смены П. М.

Вскоре он прибыл. Какой жалкий вид имел мой старик. Посиневший нос сосулькой сморщился, как гриб в печи. От недоедания и тревог состарился, бедняга. Подогрелись чайком, и я в мертвой хватке ушел из сего в мир грез и мечтаний.

18/X-1941 года

Вечером и ночью была интенсивная бомбардировка города. Сбрасывали главным образом зажигательные бомбы. Во все четыре тревоги я беспрерывно находился на вышке. Большое количество зажигательных бомб сброшено в районе Кировского пр. и Петропавловской крепости. Занимались пожары, но все были потушены, за исключением здания гаража в Красногвардейском районе, видимо, сгорел дотла, т. к. пожар был всю ночь. Ясно было видно, когда несколько десятков бомб сброшено в районе Фондовой биржи и самой биржи, которая успела было загореться, но загорание бы было ликвидировано. На фоне яркого пламени от сброшенных на Петроградской стороне отчетливо видны суетящиеся человеческие фигуры на крыше здания Фондовой биржи.

Около Строгановского моста воспитанники приемника НКВД додумались гасить бомбы даже сапогами. И ничего, получалось, т. к. при падении бомба разбрызгивается и дает массу очагов пожара. Такие очаги, оказывается успешно можно гасить сапогами, особенно когда на улице сыро. Но самое потрясающее в эту ночь было – это артиллерийский обстрел города. Одновременно с фугасными и зажигательными бомбами. По городу было произведено до сотни выстрелов.

Снаряды рвались главным [образом в] Октябрьском и Кировском районах. Обстрел производился, как можно было судить по шуму снарядов, из района Лигово – Стрельна.

Жуткая картина, друзья мои. Не знаю как на кого, а на меня артиллерийский обстрел производит более гнетущее впечатление. Это, видимо, потому что не знаешь, когда на тебя хлопнется снаряд; тогда как авиабомбу ждешь в определенное время, т. е. тогда, когда слышишь гул приближающегося самолета. Гул удалился, значит опасность пока миновала.

В 18:30 я шел со своей сотрудницей Семеновой из бюро заборных книжек. Проходя по Финляндскому пер., мы услышали над головой визг пролетающего снаряда, через несколько секунд донесся огромной силы взрыв. ‹…›

Моя спутница с оханьем присела.

– Александр Тихонович, снаряды, убьют!

– Ничего, – успокаиваю, – от тех снарядов, визг которых мы слышим, не погибнем.

Но это неписаное правило артиллеристов меня не успокаивает, т. к. до сознания доходит позже, прежде успевает грустно сжаться сердце.

26/Х-1941 года

Долгий перерыв бы вызван тем, что здорово был занят, а кроме того (и это главное), начиная с 18 октября налеты на Ленинград прекратились. Это вызвано, во-первых, плохой погодой (чисто ленинградской) – все моросил дождик, и, во-вторых, тем (и это главное), самолеты и танки в основном брошены под Москву. ‹…›

Сегодня в 9 час. в Молотов вылетели директор завода Васильев и гл. диспетчер Гусев. Как они рады были этому полету, трудно описать. Внешне, разумеется, старались казаться совершенно индифферентными людьми, а внутри горел огонь нетерпения. ‹…› Через полчаса после приезда на аэродром они были уже в самолете, а через 10-15 минут самолет, оторвавшись от земли, сделал два-три круга над аэродромом и на высоте примерно 300-400 метров лег на курс. Перед этим было отправлено таким же порядком около десятка самолетов, экспортируемых истребителями. Каждый самолет вмещает 25 пассажиров, имеющих по 20-25 кг багажа.

С директором послал Таменьке пространное письмо с лирическими и литературными отступлениями. Одновременно послал ей ряд документов и попросил Васильева (он пообещал) посодействовать жене устроиться более благоприятно с жилплощадью. Я с завистью смотрел на их счастливые лица, представляя радость встречи с родными. И так мне захотелось тоже улететь, что от тоски и грусти сердце жалобно сжалось. С каким бы я удовольствием хотел доставить своей жене приятный сюрприз, неожиданно появившись в Молотове. Представляю ее радость при виде меня. ‹…› Но не стоит себя расстраивать, это пока что лелеемая мечта, которая, может быть, никогда не превратится в действительность.

Скучно мне, скучно, моя дорогая, любимая девочка.

28/X-1941 года

В Ленинграде почти зима, выпал снег и мороз 4 градуса. После долгого перерыва немцы возобновили налеты на город. Сегодня налет был совершенно неожиданным. Погода его не обещала. Однако он состоялся, но оказался непродолжительным. Сброшено было несколько фугасных и зажигательных бомб. Я на улице не был, результатов не знаю. Сидели мы у Н., приятеля П. М., где-то выше мною упоминаемого. Хороший мужик, а вместе с тем взбалмошный и распущенный. Все это, видимо, вызвано глубокой психологической травмой. ‹…› Страшно нервный и экспансивный человек, любящий алкоголь. Этот последний еще более губит его. Дело дошло до того, что он выпивку сделал своей профессией. Он не мыслит себе ни дня без алкоголя. На почве этого он и работой не интересуется. Была бы должность и деньги, а работать не обязательно. Я его в шутку назвал «синекурой». Посмотрев в словарь и узнав, что синекура означает хорошо оплачиваемую, номинальную должность без занятий, он весело засмеялся:

– Во, в точку. Вот именно синекура. Ничего не делаю, а деньги получаю. Посмотрели бы вы на человека уставившегося в ничего не значащиеся бумажки, вы поняли бы, как я страдаю от них. Я жду не дождусь, когда закончится присутственное время. Часто не выдерживаю и ухожу в город искать пива.

– Ха-ха-ха, – заливается он смехом.

Просто жалко на него смотреть. Он даже сам не подозревает, как здорово он опустился. В этом вся его личная трагедия. Кроме меня у него сидел П. М. и его приятель Сохацкий, также любящий выпить. Пьют они беззаветно, вдвоем выпивают по два ящика пива – сиречь 60 бутылок. Одним словом, больные, отпетые люди.

Итак, бомбежка продолжается. За пивом мы не заметили, как она окончилась, тем более что бомбы были сброшены далеко от нашего местонахождения.

29/X-1941 года

Снова с П. М. были у Н. и снова пили пиво. Я ночевать пошел к П. М. Не успели мы лечь и слегка задремать (было около 23 часов), как услышали сигнал воздушной тревоги. Я сделал кислую рожу, послав по адресу немцев какое-то ругательство.

– Ну как, Тихоныч, в убежище пойдем, – не то предложил, не то спросил П. М.

– Ой, не хочется, – сказал я, глубоко вздохнув.

– Может, спать ляжем, а?

– Давай спать, – решительно заявил я.

– Будь что