— Да.

— Разве Фрэнк не знает, как он погиб?

— Конечно, знает.

— Но тогда я не понимаю, почему он заговаривает об этом,хотя всякому видно, как сильно любит тебя.

— Вот поэтому и заговаривает, — ответил Майкл, стараясьпоскорее покончить с этой темой, пока вечер для него не будет непоправимоиспорчен. — Это его способ доказать, что, по его твердому мнению, случившеесямежду мной и Билли было всего лишь несчастным случаем. Иначе говоря, Фрэнксчитает, что всякая попытка скрыть что-то означает признание вины или, в егослучае, уверенность в вине другого.

— Что ж, в этом есть определенный смысл, — начала Ли, но тутже осеклась при виде двух официантов, несущих большой фрагмент решетки ширинойчетыре и высотой восемь футов, увитой искусственным плющом. Ли не успелаоглянуться, как они поставили решетку прямо рядом со столом бесцеремонныхпосетителей, полностью отгородив их от остального зала. Правда, обедающимосталось так мало места, что один из мужчин пожаловался на невозможностьотодвинуть стул.

— Так лучше? — спросил Майкл.

Ли оторвала взгляд от покрытого плющом барьера и взглянулана человека, распорядившегося об этом без малейших угрызений совести или заботыо правах и комфорте клиентов. До нее дошло, почему столики по обе стороны от ихстола по-прежнему пусты, хотя не менее пятидесяти человек дожидаются очередипоужинать. Она не сомневалась, что ресторан открыт на деньги Майкла, и будь наего месте Логан, тоже постарался бы, чтобы она не испытывала неловкости. Однакоон никогда не сделал бы того, что привело бы к финансовым потерям, аоскорбление сразу четырех посетителей явно грозило неприятностями.

Она смотрела на своего добровольного защитника и ощутилаприлив благодарности и мучительную нежность, которые даже не пыталась скрыть.

— Спасибо, — прошептала она.

Майкл уставился в эти искренние, полускрытые длиннющимиресницами глаза и в который раз молча удивлялся: как случилось, что успех ислава ничуть не изменили и не ожесточили ее?! Она могла пройти мимо батальонарепортеров с осанкой и грацией королевы, но когда он пошутил насчет их снимковв газете, спрятала смеющееся лицо у него на груди и вцепилась в лацканы. Сидянапротив него в своем оригинальном черном платье с дорогим золотым колье нашее, она по-прежнему казалась столь же безыскусно соблазнительной, как тогда, впростеньких голубых джинсах, гоняющаяся за апельсинами.

— Не за что, — улыбнулся он в ответ.

Ли отметила новое, почти неуловимое изменение интонации, но,не желая признать растущую близость, сменила тему разговора:

— Я еще в силах понять, почему не узнала твоего лица навечеринке, но вот что поразительно: как можно было не узнать твой голос? Он… онсовершенно необыкновенный.

— В чем же его необычность?

Ли отвернулась, пытаясь честно ответить и безразличная ктому двусмысленному выводу, который он мог сделать из ее слов.

— Очень глубокий. Бархатистый. Очень-очень чувственный.Майкл, откинувшись на спинку стула, позволил взгляду задержаться на изящномизгибе щеки и нежных полушариях груди. Палец медленно гладил чашу бокала.

Прошло почти два часа. Ли отказывалась от десерта, хотямиссис Анжелини в который раз уговаривала ее попробовать.

— Больше мне не проглотить ни кусочка, — заверяла Ли. —Правда-правда.

Обед был великолепным, и Майкл тоже. Он не пытался заставитьее забыть все проблемы, но в его присутствии она ощущала себя в полнойбезопасности от этих самых проблем, словно ничто не могло ни коснуться ее, ниранить, потому что Майкл не позволит. И это было не столько ощущением, сколькофактом: она знала это так же твердо, как то, что не желает копаться в причинахэтой убежденности.

Миссис Анжелини наклонилась и порывисто обняла ее.

— Как приятно видеть вас улыбающейся! Майкл знает, каксделать вас счастливой, а вы знаете, как сделать счастливым его. Жизнь хороша.

Во время обеда она несколько раз появлялась у стола, словноне могла отойти надолго. И теперь, видя, что они собираются уходить,нерешительно пробормотала:

— Давным-давно, еще когда Майкл ходил на ваш спектакль, ясказала ему, что он должен открыть вам свои чувства.

Ли, чудесным образом убаюканная вином, вкусной едой иуютным, почти домашним светом свечей, только и сумела, что слегка удивиться.Неужели Майкл действительно видел ее на сцене «давным-давно»?

— И какую пьесу ты смотрел?

— «Созвездия».

Ошеломленная, Ли разразилась смехом и перевела взгляд сосчастливого лица миссис Анжелини на непроницаемую физиономию Майкла.

— Не стоит и спрашивать, понравилось ли ему. Пьеса былаужасна! Правда, это моя первая профессиональная роль!

— Пьеса была плоха, — бесстрастно обронил он. — Но не ты.

— Да, — растерянно выговорила Ли, только сейчас сообразив,когда все это было. — Но… тогда ты работал в магазине. И я не знала, что тылюбил театр. По крайней мере мне ты этого не говорил. Правда, и ничего другоготоже. Говоря по правде, ты вообще был не слишком разговорчив!

Миссис Анжелини, уловив знак официанта, кивнула.

— Я должна идти. А вам неплохо бы заглянуть в магазин.

— Мы уже там были. Правда, следовало бы купить груши, —пожалела Ли. — Такие груши, как у вас, продаются еще только в одном месте, нотам они очень дороги.

— «Дин и Де Лука»? — спросила миссис Анжелини.

— Да, верно…

Миссис Анжелини кивнула:

— Ваши груши тоже оттуда.

— То есть как это?

— Майкл каждую неделю ездил туда за грушами для вас. Онапокачала головой, вспоминая.

— Он тогда ходил в школу, денег не было, так что растягивалкаждый цент… — Она развела руки в обе стороны, словно тянула за концы резиновуюленту. — Но хотел, чтобы у вас были самые лучшие в городе груши. Для вас — всетолько высшего качества.

Ли буквально вытаращилась на Майкла, дивясь неописуемойсмеси обреченности и какой-то непонятной радости, светившейся на его лице.Миссис Анжелини, наскоро попрощавшись, ушла. Ли посмотрела ей вслед. Майкл непеременил позы, по-прежнему вертя в пальцах бокал.

— Ты ездил в «Дин и Де Лука» за грушами для меня? —пробормотала она. Он едва заметно кивнул, не отводя от нее непроницаемоговзгляда.