— Я еще не переехал.

Напряжение Ли, безуспешно гадавшей о его намерениях, мигомсменилось радостным облегчением.

— Поразительно! — выдохнула она. — Отсюда виден Гудзон! Онапоказала на гигантское возвышение слева и вопросительно оглянулась на Майкла.

— Это столовая. А справа — гостиная.

Ли повернулась к нему, изучая белую винтовую лестницу увходной двери, с кружевной вязью перил, когда-то украшавших роскошный старыйнью-йоркский особняк, и балконом наверху.

— Боже, как красиво!

Майкл повел ее к арочному проходу в коридор, примыкавший кстоловой. Их шаги отдавались гулким эхом в комнате с высокими потолками.

— Вижу, тебе не нравятся замкнутые пространства, —улыбнулась Ли. — Как и мне.

Большая светлая кухня переходила в общую комнату с толстымистеклянными стенами и видом на реку Гудзон к западу и на Центральный парк — квостоку.

Почти всю южную стену занимал потрясающий алебастровыйкамин, окруженный панелями из выдержанного дерева, настолько оригинальный, чтоЛи сразу же его узнала.

— Он из особняка Сили, — кивнула она и, заложив руки заспину, послала ему понимающий взгляд. — Так это ты был «неизвестнымпокупателем», который заплатил «целое состояние» за этот камин! Подуматьтолько, какая изумительная панорама! Видна даже наша… моя квартира напротивоположной стороне парка!

Пока она восхищалась комнатой, Майкл подошел к вделанному встену бару, снял пиджак, развязал галстук, бросил их на высокий табурет ирасстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ли направилась к нему с той же самойбессознательной грацией, которая всегда вызывала в нем восхищение. Онарасслабилась, как только поняла, что квартира не обставлена, так что он решилпоскорее дать ей бренди, чтобы помочь окончательно успокоиться, прежде чем онаобнаружит, что спальня обставлена полностью.

Ли уселась на табурет и подперла подбородок руками.

— Я чудесно провела вечер. И очень люблю твою тетю. Должнобыть, хорошо жить там, где вырос, и ежедневно встречаться с теми, кого знаешьвсю жизнь. С людьми вроде Фрэнка Моррисси.

— Чья единственная и пламенная цель — при каждойподвернувшейся возможности оскорблять твое достоинство, — усмехнулся Майкл,вынимая бутылку бренди. — В ту ночь, когда я провожал тебя домой, ты сказала,что приехала из Огайо. Ты там родилась?

— Нет, в Чикаго. Мать была медсестрой, и я жила с ней дочетырех лет.

— А отец?

— Он бросил ее, узнав о беременности. Они не были женаты.

— А как ты оказалась в Огайо?

Майкл наклонился, поискал на крутящихся полочках за баром,нашел стаканы для бренди и уже выпрямился было, но ее ответ заставил его забытьобо всем.

— Когда мне было четыре, мать сказала, что у нее неизлечимаяформа быстро прогрессирующего рака, и отослала меня в Огайо, к бабушке.Посчитала, что я быстрее и легче привыкну к жизни без нее, если делать это несразу, а постепенно. Сначала она приезжала часто и продолжала работать вбольнице, где врачи проводили ей экспериментальный курс противораковой терапии.

— А что было потом?

Ли уронила руки и распластала ладони на стойке бара, словнособираясь с духом.

— Однажды, когда мне было пять, она поцеловала меня,попрощалась и пообещала, что мы скоро увидимся. Она не знала, что это был еепоследний приезд.

Глаза Ли, ее лицо, жесты были так выразительны, что онневольно сопереживал ей, в точности как зрители, платившие деньги, чтобыувидеть ее в спектакле. Но сейчас она не играла, и это был не спектакль, а онменее всего походил на постороннего наблюдателя. Ему пришлось опустить глаза исосредоточиться на бутылке и стаканах, чтобы освободиться от ее чар.

— Ты хорошо помнишь мать?

— Да и нет. Помню, как любила ее и все время хотела видеть.Как она читала мне на ночь книжки и, как это ни странно звучит, всегда казаласьвеселой и счастливой, когда мы были вместе. И все же она знала, что умирает,что жизнь ее кончается, еще не успев начаться.

На этот раз он набрался мужества встретить ее взгляд.

— Должно быть, ты унаследовала ее дар.

— Какой дар?

— Актерский.

— Я никогда не думала об этом. Спасибо, — тихо пробормоталаона. — Этого мне не забыть. В следующий раз, выйдя на сцену, я напомню себе,что часть ее тут, у меня в душе.

Минуту назад она заставила его терзаться за нее, а теперь ееулыбка сделала Майкла королем. Любовь к Ли Кендалл всегда была для негозахватывающим дух испытанием вроде катания на «русских горках». Слишком долгоему пришлось держаться в стороне от нее, и эти годы были мучительной пыткой.Теперь, за недолгие недели общения, он понял, что настроен с ней на одну волнудо такой степени, что почти способен читать ее мысли и разделять чувства.

— Значит, ты выросла в Огайо?

— Да, — кивнула Ли. — В маленьком городке, о котором ты дажене слышал.

— Но ты была одинока?

— В общем, нет. Все знали мою бабушку, да и мать тоже. Ябыла «бедной сироткой», так что половина города вроде как «удочерила» меня.

— Прелестная сиротка, — уточнил он.

— Меня никогда нельзя было назвать «прелестной», тем болеетогда. Представляешь, вся в веснушках, и волосы цвета пожарной машины.Сохранилась фотография, где я, трехлетняя, сижу на диване, прижимая к лицутряпичную куклу, — смеясь призналась Ли. — Мы выглядели близнецами!

Ее улыбка была так заразительна, что Майкл невольноухмыльнулся.

— Как ты попала в Нью-Йорк?

— В старших классах моя учительница решила, что у меняталант, и посчитала своей священной миссией добыть для меня стипендию вНью-Йоркском университете. Когда я отправлялась в Нью-Йорк, полгорода пришлона. автобусную станцию проводить меня. Никто не сомневался, что я всегодобьюсь, и я еще долго считала себя обязанной из кожи вон лезть. Ради них. Недля себя. Бабушка умерла два года назад, и больше я туда не приезжала.

Майкл вручил ей стакан с бренди и поднял свой.

— Пойдем со мной, и я покажу тебе то, что архитекторыназывают «логовом хозяина».

Ли неторопливо встала и пригубила бренди. Майкл положил рукуей на талию. Достаточно долго он ждал. Ждал, когда сможет припасть к этиммягким губам. Попробовать их на вкус.