свету без цели, ел, чтоб поддержать свое существование, спал от скуки. Временами он вспоминал, что прежде был веселее, счастливее, тогда, когда был еще беден и приходилось зарабатывать свой хлеб.

Тогда, бывало, он увлекался чудным видом на долину, любил музыку и пение, с наслаждением ел скромный обед, приготовленный заботливою матерью. Когда он так припоминал свое прошлое, его удивляло, что теперь он совсем утратил способность смеяться, а ведь раньше он до слез хохотал над всяким пустяком! Когда смеялись вокруг него, он из вежливости делал вид, что улыбается, но сердце — сердце его не улыбалось. Он чувствовал себя очень покойным, но счастья положительно не ощущал. Наконец, ему захотелось на родину, захотелось не с тоски или печали по родине, а просто от пустоты и пресыщения жизнью.

Когда, миновав Страсбург, он снова увидел вдали темные сосны своей родины, увидел статные фигуры, приветливые, открытые лица земляков, услышал родные звуки, такие глубокие, сильные и благозвучные, он быстро приложил руку к сердцу; кровь его сильнее переливалась в жилах и ему казалось, что он сможет обрадоваться или даже заплакать, но нет, что за безумие! Ведь сердце его было каменное, а камни не радуются и не плачут.

Прежде всего направился он к Михелю. Тот принял его с прежним радушием.

— «Михель», — сказал Петер, — «вот я ездил и все видел и, право, все вздор один, только скуку нагоняет. Я согласен, что ваша каменная штука, пожалуй, довольно удобная вещь и кой от чего охраняет: я теперь не сержусь, не грущу, но зато меня ничто не радует и я как-то живу на половину. Нельзя ли этот камешек немного почувствительнее сделать? Или нельзя ли мне старое отдать. Я все-таки за двадцать пять лет успел привыкнуть к нему. Бывали временами неурядицы, а все же сердце то славное, веселое».

Лесной дух злобно и горько усмехнулся.

— «После смерти, друг Петер, ты свое сердце получишь; вернется к тебе твое мягкое, чувствительное сердце и почувствуешь тогда на горе ли или на радость. А теперь — нет, на сем свете тебе им больше не владеть! Но, видишь ли, Петер, ты хоть и путешествовал, но так жить, как ты жил, тебе совсем не в пользу. Утвердись теперь где-нибудь в лесу, построй себе дом, женись, пусти деньги в оборот, вот и не будешь скучать. Ведь ты ровно ничего не делал, вот тебя и одолела скука, а ты все сваливаешь на это невинное сердце».

Петер увидел, что Михель прав в том, что касается праздности, и задался целью составить себе состояние. Михель дал ему еще сто тысяч гульденов и они расстались добрыми друзьями.

Скоро по всему Шварцвальдену разнесся слух, что Петер вернулся богаче, чем когда-либо. Случилось то, что всегда случается; когда он разорился, его вытолкали за дверь, а когда снова появился с толстым карманом, его встретили с распростертыми объятиями, жали ему руку, хвалили его коней, расспрашивали о поездке. По-прежнему занял он свое почетное место за игорным столом против толстого Эзекиила. Теперь уж он занялся не стеклянным производством, а лесным промыслом, да и то для вида. Исподволь пол-Шварцвальдена оказалось у него в долгу. Он давал деньги за большие проценты или ссужал зерном за тройную цену бедняков, которым нечем было платить. С уездным судьей он подружился и тот стал беспощаден ко всякому должнику Петера. День просрочки — и он летел туда, описывал, продавал, выгонял семью из родного дома. Сначала Петеру было немного неприятно: обездоленные бедняки толпами осаждали его двери, мужчины упрашивали повременить, женщины плакали и пытались смягчить каменное сердце, дети жалобно молили о кусочка хлеба. Но Петер догадался завести пару огромных псов и «кошачья музыка», как он называл, живо прекратилась. Всего больше невнятностей доставляла ему «старуха». Так называл он родную мать. Несчастная Барбара Мунк впала в нищету после продажи дома и завода, а сын даже не справился о ней по возвращении. Она изредка заходила к нему, старая, дряхлая, больная. В дом войти она не смела, после того, как он ее раз выгнал, но ей слишком тяжело было принимать милостыню от посторонних людей; и она плелась к богатому сыну и протягивала под окном дрожащую, сморщенную руку. Петер, ворча, высылал ей с прислугою небольшую серебряную монетку. Он слышал, как она благодарила дрожащим голосом, как призывала на него всякие благословения и, покашливая, направлялась к воротам. Ни разу не дрогнуло при этом каменное сердце; Петер только досадовал, что опять пришлось бросить на ветер нисколько грошей.

В конце концов, Петер задумал жениться. Он достоверно знал, что отказа ему нигде не будет, но затруднялся с выбором, чтобы и тут поразить всех своим счастьем и умом. Он обыскал весь лес и нигде не нашел подходящей невесты. Как-то раз дошел до него слух, что самая красивая и добродетельная девушка Шварцвальдена — это Лиза, дочь бедного дровосека. Она жила с отцом на окраине леса, усердно занималась хозяйством, помогала отцу и никогда не показывалась на вечеринках, даже по праздникам. Прослышал про нее Петер и решил осчастливить красавицу своим предложением. Старый дровосек ушам своим не верил, когда нежданный гость милостиво посватался за его дочь. Предложение казалось ему слишком лестным и выгодным, чтоб долго раздумывать; он дал согласие даже не предупредив дочь, а та из дочерней покорности не стала противоречить.

Бедняжка зажила совсем не так, как представлялось ей сначала. Она считала себя более или менее сведущей в хозяйстве, а тут никак не могла угодить мужу. Она жалела нищих и думала, что раз супруг так богат, не грех дать лишний грош бедной женщине или поднести рюмочку слабому старичку. Но Петер был совсем другого мнения и сразу прикрикнул на нее: «Ты с какого права швыряешь добро мое всяким побирушкам и бродягам? Ты принесла ли что с собою, что так раздариваешь? Твоего приданого на похлебку не хватит, а ты мотаешь деньги как герцогиня. Попробуй-ка у меня еще раз: живо кулаков изведаешь».

Прекрасная Лиза горько плакала в своей каморке над черствостью мужа. Она сто раз охотнее вернулась бы к себе, в бедную хижинку отца, чем жить в богатом доме с бессердечным скрягою. Как и чем смягчить ей сердце мужа? Бедняжка не могла знать, что у Петера мраморное сердце и