смотрел на него широко раскрытыми от ужаса глазами. «Ты что этим хочешь сказать? Ты что меня морочишь? Думаешь, может быть, у меня сердца нет?»

— «О, сердце чудное, крепкое как камень», — с усмешкою возразил Петер. Эзекиил пристально посмотрел на него, оглянулся, не подслушивает ли кто и спросил: «Ты откуда это знаешь? Или, может быть, твое тоже более не бьется?»

— «Не бьется более, по крайней мере, не в моей груди!» — ответил Петер. — «Так скажи теперь, раз ты знаешь, про что я говорю, что будет с нашими сердцами?»

— «А тебе что за печаль, дурень?» — со смехом заметил Эзекиил. — «Земной жизни у тебя еще много впереди, ну, и хватит с тебя. Ведь это и есть удобство наших холодных сердец, что никакой страх нас не берет».

— «Правда твоя, только все-таки как-то думается, и даже, хоть я страха, собственно, не чувствую, все же я помню, как боялся я в былое время ада еще в детстве».

— «Как тебе сказать — хорошего, конечно, нечего нам ждать», — сказал Эзекиил. — «Я как-то спросил одного учителя, тот мне объяснил, что после смерти сердца взвешивают, чтобы узнать, кто сколько нагрешил. Легкие поднимаются, тяжелые опускаются. Полагаю, что в наших камнях вес немалый».

— «Уж, конечно», — возразил Петер, — «и мне даже самому подчас неловко, как сердце мое спокойно и очень уж равнодушно относится к подобным вещам».

Они поговорили и разошлись. На следующую ночь Петер снова раз пять или шесть слышал знакомый голос над самым ухом: «Петер, достань себе сердце погорячее!» Он не чувствовал раскаяния в своем поступке, но, отвечая на расспросы людей, что жена уехала, он все-таки невольно думал: «Куда могла она уехать?» Шесть дней прошло и каждую ночь слышал он тот же голос и все думал о лесном духе и страшной угрозе его. Наконец, на седьмой день он вскочил с кровати и воскликнул: «Ну, что-ж, посмотрю, нельзя ли добыть сердце погорячее, а то этот глупый булыжник в груди, только скуку наводит». Он натянул свой праздничный наряд, сел на лошадь и поскакал на Сосновый холм.

Там он сошел с коня, привязал его к дереву и быстрыми шагами прошел на вершину холма. Тут он произнес свое заклинание и стал ждать.

Маленький Стекольщик не замедлил явиться, но не такой веселый и приветливый как обыкновенно, а мрачный и печальный. На нем был кафтанчик черного стекла и длинная черная полоса на шляпе с развевающимся концом. Петер сразу догадался, по ком он носить траур.

— «Что тебе надо от меня, Петер Мунк?» — спросил он глухим голосом.

— «У меня еще одно желание, господин Стекольщик», — отвечал Петер, опуская глаза.

— «Разве могут желать каменные сердца?» — спросил тот. — «У тебя, кажется, все, что только требуется по твоим скверным наклонностям, и вряд ли я смогу что-либо сделать для тебя».

— «Но ведь вы обещали исполнить три моих желания; одно еще за вами».

— «Но я оставил за собою право отказать, если оно безрассудно», — продолжал лесной дух. — «А затем говори, что тебе нужно?»

— «Выньте у меня камень, дайте мне живое сердце», — просил Петер.

— «Да разве ты со мною условия заключал?» — спросил Человечек. — «Разве я Михель, что раздает золото и холодным сердца? Иди, от него требуй свое сердце».

— «Он никогда не отдает их», — возразил Петер.

— «Мне жаль тебя, как ты ни испорчен», — сказал Человечек после некоторого раздумья. — «Но в твоем желании нет ничего безрассудного и я постараюсь помочь тебе. Слушай внимательно. Силою ты своего сердца не получишь, но хитростью — пожалуй, так как Михель все же прежде всего глуп, хотя и считает себя очень умным. Иди прямо к нему и сделай то, что я скажу». Он подробно объяснил ему все и дал крестик из чистого стекла. «Жизни твоей Михель не в силах повредить и отпустит тебя, если ты оградишь себя от него крестом и молитвою. Когда получишь, что ищешь, приходи ко мне сюда».

Петер Мунк спрятал крестик на грудь, хорошенько запомнил все, что надо сказать, и пошел дальше к дому Михеля. Он трижды назвал его по имени и великан предстал перед ним.

— «Ты убил жену?» — спросил он и свирепо захохотал. — «Я бы и сам так сделал: она скоро все добро нищим рассорила бы. Только теперь тебе придется уехать; пожалуй шум поднимут, когда ее не найдут. Тебе верно денег надо побольше, так ты за ними явился?»

— «Угадал», — отвечал Петер, — «и даже порядочную сумму на этот раз: ведь до Америки далеко».

Михель провел его в дом, открыл свой сундук и выложил на стол целую гору золота. Он стал отсчитывать. Вдруг Петер сказал: «А ведь ты плут порядочный, Михель, ловко надул меня! Я чуть было не поверил, что у меня в груди камень, а сердце у тебя».

— «А разве не так?» — удивленно спросил Михель. — «Разве ты чувствуешь свое сердце? Разве оно не холодно как лед? Чувствуешь ты страх или горе, мучит ли тебя раскаяние?»

— «Ты только заглушил мое сердце, но все же оно у меня по-прежнему в груди и у толстого Эзекиила тоже, он мне сам сказал, что ты нас надул. Совсем ты не такой искусник, чтобы незаметно вынуть сердце из груди, и даже вреда не причинить. Значит, ты некоторым образом колдун?»

— «Уверяю тебя», — с досадою крикнул Михель, — «и у тебя, и у Эзекиила, и у всех, кто имел дело со мною, сердца каменные, а настоящие ваши сердца я храню у себя в кладовой».

— «Ох, как же ты ловко врешь!» — посмеялся Петер. — «Морочь кого другого, но не меня. Поверь, я сотни таких фокусов видал на своей жизни: недаром по чужим краям таскался. Из воска твои сердца