Так проходили дни. Лиза избегала показываться на пороге, а если случайно проходил мимо нищие, она закрывала глаза и крепко сжимала руку, чтоб не сунуть ее в карман за милостынею. И худая слава пошла о ней по лесу; все говорили, что она еще скупее чем Петер.

Но однажды снова сидела Лиза перед домом, пряла и пела веселую песенку. Погода была хорошая, Петер уехал куда-то далеко и молодая женщина чувствовала себя бодрее обыкновенного.

По дороге показался старик с огромным мешком на спине. Издали слышно было, как он пыхтел под тяжестью. Лиза с участием взглянула на него и подумала, что грех наваливать такую ношу на старика.

Старичок, пошатываясь, дотащился до Лизы и опустился с мешком на землю. «Будьте милостивы, сударыня, дайте глоток водицы. Я погибаю, сил нет идти дальше».

— «Не следовало бы вам в таком возрасте таскать такие тяжести», — ласково проговорила молодая женщина.

— «Да, кабы не нужда, да не бедность!» — отвечал старик. — «Где вам, богатой женщине, знать, что такое бедность и как спасителен глоток воды в такую жару».

Лиза поспешно вошла в дом, налила в кружку воды и уже вышла во двор, но, не дойдя до старика, увидела его жалкую сгорбленную фигуру на мешке, и слезы выступили у нее на глазах. Она подумала, что мужа нет дома и что никто не узнает. Поспешно выплеснула она воду, схватила кружку и быстро наполнила ее вином, а сверху положила ржаной хлеб и и вынесла все старику. «Вот, дедушка, пейте на здоровье. Глоток винца полезнее вам, чем вода. Не торопитесь, закусите хлебцем, отдохните», — приговаривала она.

Старичок с удивлением смотрел на нее влажными глазами. Он выпил и сказал: «Я стар, но мало видел людей, чтоб так ласково и сердечно творили милостыню, как вы, госпожа Лиза. Да будете вы за то благословенны на земле; такое сердце заслуживает награды».

— «И награда тут как тут!» — крикнул грубый голос. Оба оглянулись; за ними стоял Петер с багровым от гнева лицом.

— «Так ты мое лучшее вино льешь бродягам, да еще кубок мой суешь всякому попрошайке? Вот тебе награда!» — Лиза бросилась к ногам мужа и молила о пощаде, но каменное сердце жалости не знало. Он размахнулся рукояткою хлыста и так сильно ударил несчастную по голове, что та как сноп свалилась на руки старика. Что-то вроде раскаяния в первый раз шевельнулось в груди Петера, он нагнулся посмотреть жива ли она, но старичок проговорил хорошо знакомым голосом:

— «Не трудись, Петер. Она — прекраснейший цветок Шварцвальдена; но ты сломил его и никогда уж он более не зацветет».

Вся краска сбежала с лица Петера. «Так это вы, господин Стеклышко? Ну, что случилось, то случилось и, значит, должно было случиться. Надеюсь, вы не донесете на меня в суд за убийство!»

— «Трус презренный!» — крикнул человечек. — «Что мне за польза, если твою смертную оболочку вздернут на виселицу? Не земного суда бойся, трепещи другого суда; вспомни, что продал душу свою нечистому».

— «А если я продал свою душу», — кричал Петер, — «так ты один в этом виноват, ты и твои обманные сокровища, ты, коварный дух, вовлек меня искать спасения в другом месте и на тебе лежит вся ответственность». Не успел он кончить, как Стеклянный Человечек стал расти и пухнуть перед его глазами; взор его метал молнии, широко раскрытая огромная пасть извергала пламя. Петер упал на колена; даже каменное сердце не помогло: весь он трясся как осиновый лист. Дух схватил его за шиворот ястребиными когтями, тряхнул его в воздухе и с силою бросил оземь, так что кости несчастного захрустели. «Червь презренный!» — крикнул он громовым голосом. — «Я бы раздавил тебя на месте за то, что ты осмелился оскорбить владыку леса. Но ради памяти той, кто накормил и напоил меня, даю тебе неделю срока. Не обратишься на истинный путь, приду и размозжу тебе голову и пропадай ты в грехах своих».

Уже темнело, когда несколько прохожих подняли все еще бесчувственного Петера и внесли в дом. Долго возились над ним, чтобы привести его в чувство. Наконец, он очнулся, вздохнул, простонал и спросил, где жена. Никто не видал ее. Он поблагодарил добрых людей и сам отправился искать ее; обошел весь дом с чердака до погреба, но Лизы нигде не оказалось. Значит, то, что казалось ему сном, была печальная действительность. Когда он остался один, им овладела странная мысль; бояться он, собственно, ничего не боялся, так как сердце его было холодно; но, когда он задумывался о смерти жены, он невольно думал и о своей кончине. С каким грузом придется ему отправиться в неведомый путь, сколько слез на нем, проклятий, сколько неудовлетворенных жалоб тех несчастных, что он травил собаками. А тихое отчаяние забытой матери? А кровь красавицы Лизы? Что он скажет отцу, когда тот придет и спросит: «Где моя дочь, где твоя жена?» Что он ответит на вопрос Того, Кому подвластны все леса, моря и горы, и всякая жизнь человеческая?

Ночью тоже он спал тревожно и каждую минуту просыпался от нежного оклика: «Петер, Петер, достань себе сердце потеплее!» А просыпаясь, он снова поспешно закрывал глаза, так как, судя по голосу, то предупреждала его жена. На следующий день он пошел в харчевню, чтобы разогнать неотвязчивые мысли и как всегда встретился там с Эзекиилом. Он подсел к нему, они говорили о том, о сем, о войне, о налогах, о прекрасной погоде, наконец, заговорили о смерти.

— «А как ты думаешь», — спросил Петер Эзекиила, — «что бывает с человеком после смерти?»

— «Тело закопают, а душа пойдет либо на небо, либо в ад».

— «Так сердце тоже в могилу пойдет?» — спросил Петер.

— «Да, конечно, его тоже закопают».

— «Ну, а если у кого нет сердца?» — продолжал Петер.

Эзекиил