На какое-то мгновение все изумленно стихло, и до напрягшейсятолпы донесся рокот моторов.

Грузовые машины с солдатами! Те, что обещал урядник!

Кто-то побежал. Кто-то решил испытать судьбу и остался.

Шурка почувствовал, что его сильно дернули за руку.

Она! Та девушка, которая уверяла, он-де сын какого-то тамлавочника.

– Чего ждешь? – прошипела, уставившись в Шуркины глазасвоими – светло-карими, расширенными. – Беги, дурень! Не лезь больше никуда,Христа ради! Не лезь! Беги!

И растворилась в толпе.

Шурка иногда действовал довольно быстро, особенно в минутысмертельной опасности. Ввинтился меж двух каких-то растерянных фигур, прянулвправо, влево… вырвался из тисков многоглавого змея, вздохнул полной грудью,побежал на подгибающихся ногах неведомо куда. Бежал, пока не споткнулся и неупал. Боль в колене вернула соображение, подобие рассудка. Начал прикидывать,куда идти, где можно найти извозчика. Уехать, уехать… Жаль, что здесь нет нитрамвая, ни конки…

Конка?

Конка!

Да, конечно, он вспомнил: сейчас ему спасла жизнь та самаядевушка, которой он три дня назад взял билет в конке.

И не ее ли – Господи Боже! – увидел Шурка мельком вАндреевской ночлежке? Не ее ли голос спугнул убийц криком:

«Сыскны-ые!»

Она? Не она? Она?

Но кто она такая?

* * *

«Саша, Сашенька, здравствуй, моя хорошая, дорогая мояподружка! Необыкновенно рада, что именно мне выпало сообщить тебенеобыкновенную, радостную новость. Если ты стоишь, то лучше сядь, потому чтосейчас ты упадешь, просто упадешь от счастья!»

Варя задумчиво прихватила зубами кончик карандаша. Так ли ужона уверена, что новость будет для Саши радостной? Их отношения с Дмитрием –большая загадка. Нет, нет, как бы там ни было, для женщины, не имевшей известийот мужа целых два года, конечно же, будет облегчением узнать хотя бы то, чтоотец ее ребенка, родной человек жив.

И Варя написала именно так:

«Митя Аксаков, твой муж, отец Оленьки, жив! Он жив! Поверь,что я пишу истинную правду, не пользуюсь никакими непроверенными слухами. Явижу его даже сейчас – он лежит в двух шагах от меня…»

Варя приподняла брови и отняла карандаш от бумаги. Кажется,последняя фраза выглядит несколько двусмысленно? Ну и что же, каждый понимаетвещи согласно своей испорченности!

«… лежит в двух шагах от меня в вагоне санитарного поезда, вбригаде которого я служу вот уже год. Несколько дней назад к нам доставилираненых из немецкого госпиталя. Там оказалось очень много наших, подобранных наполе боя. Надо отдать должное германцам – встречаются порядочные люди и срединих. Одним из раненых оказался и Митя. Ранение его сложное, разрывной пулей унего раздроблена нога, и он сейчас находится в состоянии бессознательном отневыносимой боли. Ну что ж, это ему даже на пользу, во всяком случае, он неиспытывает мучений, хотя и не узнает никого, в том числе и меня».

Варя вздохнула. Это была правда… вернее, часть ее. Дмитрийвот уже третьи сутки не приходил в сознание. Иногда он открывал глаза исмотрел, но вряд ли что-то видел, настолько бессмысленным, незрячим оставалсяего взгляд. Он не отвечал на вопросы, даже самым незначительным мимическимдвижением не отзывался на обращенные к нему слова. Его документы, видимо, былизачем-то увезены немцами, а может быть, потеряны, и если бы не Варя, котораяузнала свою бывшую любовь с одного взгляда, он так и оставался бы «неизвестнымраненым». Таких было много, и немалое количество их переходило потом в разряд«неизвестных, скончавшихся от ран». У Дмитрия было достаточно шансов перейти вразряд последних, и при одной мысли об этом у Вари слезы подкатывали к глазам,так было жалко, жалко и Дмитрия, когда-то любившего ее, и себя, когда-толюбившую Дмитрия, и глупую нахалку Сашку Русанову, которая встряла между ними(Варя как-то забыла, что рассорил ее с Митей Аксаковым ее собственный папенька,а Сашка просто вклинилась на освободившееся место), и дочку Сашкину тоже… Всехжалко! До того жалко, что каждое слово собственного письма причиняло Варемучения, однако она почитала своим непременным христианским, человеческим,милосердным долгом написать его. И писала-таки.

«И все-таки это он, он, не сомневайся! Надеюсь, когда-нибудьон очнется, буду рада, если это произойдет еще в пути, потому что мы движемся кПетрограду, куда должны доставить самых тяжелых раненых. И там, конечно, я ужене смогу находиться при нем неотлучно и подавать тебе о нем вести, однако я изовсех сил постараюсь узнать, в какой именно госпиталь он будет определен, исообщу тебе».

Она подумала: для Сашки известие, что Варя не сможет видетьсяс Митей в госпитале, конечно, будет самым приятным. И мстительно усмехнулась –а ведь никто не может ей помешать перейти на службу в госпиталь. Фронтовыесестры очень ценились в столичных лазаретах и госпиталях, их брали на службусразу, отдавая им предпочтение перед штатскими милосердными сестрами. И тотчасона покачала головой: нет, глупости… Она не уйдет из поезда, потому что теперьу нее столько обязанностей, с которыми вот так, враз, не распрощаешься.Особенно теперь, после того как слегла Елизавета Васильевна…

«Конечно,  – снова взялась Варя за карандаш, – я уделяювнимание всем раненым, но на моем особенном попечении находятся двое: Митя истаршая милосердная сестра нашего поезда, Елизавета Васильевна Ковалевская.Когда мы эвакуировали тот госпиталь, германцы перешли в контрнаступление,последних раненых мы грузили уже под обстрелом…»

Варя принуждена была встать и сделать несколько шагов междуполок вагона. До сих пор бьет дрожь при одном воспоминании, как рвались снарядысовсем рядом, машинист беспрестанно маневрировал, то трогая поезд с места иотходя на несколько сотен метров, то вновь подходя к точке погрузки, и каждыйдумал об одном: не разрушат снаряды железнодорожные пути, не окажется ли поездвместе с сотнями беспомощных людей заперт в ловушке для того, чтобы сделаться вконце концов мишенью для меткого артиллериста?..

За год в санитарном поезде Варя много чего навидалась. Да ипод обстрелом была не раз, но отчего-то именно та погрузка и тот обстрелзапомнились особенным ужасом, который она испытала. Не потому ли, что в тот разрядом были не просто раненые вообще, неизвестные ей люди, а два знакомых идорогих человека?

Ну да, Митя по-прежнему дорог ей… Как друг, разумеется, какнекогда близкий человек, как воспоминание о беззаботной, давно минувшей юности,наконец!