Его колотило, голос прерывался, Шурка чувствовал, какхолодели губы. Кончики пальцев чесались от желания ударить, в кровь разбить этулживую рожу. Народишко, сказал «пролетарий»? Вот именно, народишко – жалкий,трусливый!

Илья Матвеевич, низко наклонив голову, глядя как-топо-волчьи, исподлобья, прянул в толпу. Исчез, растворился, будто и не было егоникогда!

А полиция появилась-таки. Для начала чуть не бегом – двое городовых,урядник и четыре стражника, которые тут же встали вокруг крыльца и навели ружьяна толпу.

– Опустите, опустите ружьишки… – прогудело возбужденно изгущи ртов и глаз. – Уходите добром, служивые, сомнем ведь…

– Из города едут на грузовых машинах две роты солдат! –взволнованно крикнул урядник. – Есть приказ – стрелять. Не допуститебеспорядков, а тем паче – кровопролития! Разойдитесь, Христом Богом прошу!

– Вашбродь! – завопил кто-то, расталкивая толпу, и Шуркаувидал знакомую по вчерашним событиям тощую бабу-зачинщицу. – Не мы беспорядкичиним, а лавошники да скубенты! Народ с голоду пухнет, – она зачем-то сильнопоскребла свою плоскую, тощую грудь, – а они фармазонки подсовывают!

Урядник отмахнулся:

– Иди ты, бабонька, тут такие дела творятся, а ты с ерундой.С ума спятила, что ли? Люди добрые, прошу, расходитесь!

– Да кто с ума спятил?! – возмущенно завопила баба. – Высынка моего спросите. Да, да, спросите! – И за руку выволокла из толпымальчишку, у которого Шурка покупал воду.

Странным образом воцарилась тишина.

– Ну, – спросил урядник, явно обрадованный, что кипениетолпы стихло. – Расскажи, шпингалет, что там у тебя?

Мальчишка начал плести что-то несвязное о том, как господинскубент подошел к нему, взял бутылку сельтерской за рубль («За ру-убль?!» –недоверчиво переспросил при этом урядник, сдвигая фуражку на лоб и чеша взатылке), дал червонец, получил сдачу девять рублей и отошел, а в следующеемгновение червонец из рук продавца воды пропал, будто его и не было никогда.

– Вытащил, что ли, кто? – догадался урядник.

– Да нет же! Батюшки, караул! – закричала баба, начинаябиться в истерике. – Фармазонка! Фармазонку сыночку дали! Ратуйте,православные! Ищите, ловите скубента, который дал фармазонку!

Шурка мотнул головой, ничего не понимая. Что за бред?

Урядник взглянул растерянно. В десяти шагах лежало подкрыльцом тело удавленного, затоптанного лавочника, кругом валялисьраспотрошенные грабителями ящики, коробки, мешки, а перед ним началаразворачиваться какая-то народная комедия. Причем урядник никак не мог понять,зритель он, или его вовлекают в эту комедию, да еще норовят определить наглавную роль – дурака, на которого посыплются все шишки.

Шурка все еще растерянно улыбался, водя глазами по толпе.

Однако улыбался уже только он один.

– Ты же червонец в карман положил, я видел, – сказал онводоносу. – А говоришь, в руке держал…

– Да какая разница? – заголосила баба. – Он, неперекрестившись, взял червонец – вот и исчезла фармазонка.

– Да что это такое? – вскричал урядник. – Какая еще фармазонка?

– А вот какая фармазонка, я вам скажу, если не знаете… –затараторила баба. – Этот скубент, наверное, водится с нечистой силой.Наверное, он поймал кошку, всю черную, без единого белого волоска, да вполночь, без креста сам и без пояса, сварил ту кошку без соли и молитвы в бане.Вот когда мясо станет отваливаться от костей, то увидишь косточку одну. Она непохожа на другие, особенная кость. Вот ее-то он и взял с собой, вот она-то иесть фармазонка.

– Ну и что? – уже с любопытством спросил урядник.

– Эта самая косточка притягивает к себе деньги. Какую быбумажку или монету хозяин фармазонки ни дал тебе, немного погодя она опятьочутится у него, вот что! Дал он сыночку десятишницу, тот ее, неперекрестившись, взял – вот она у скубента и очутилась опять, ушла к нему. Вашеблагородие, схватите его, задержите! Я баба бедная, у меня мужик на фронтахбьется…

– Сумасшествие какое-то! – воскликнул пораженный глупостьюситуации Шурка. – Я репортер газеты «Энский листок», я здесь для освещениясобытий…

– Выверните карманы, – сказал урядник, устало махнув рукой.

Шурка стиснул зубы и вскинул голову:

– Не буду!

– Ну и черт с вами! – пожал плечами урядник. – Я для вашейже пользы. Разбирайтесь тогда сами со своей фармазонкой. Люди! Советую всемразойтись! Сейчас сюда прибудет воинская команда. Кого застанут на площади,будут стрелять. Подобру-поздорову прошу!

И, выкрикнув предупреждение, он увел своих подчиненных вглубину проулка, где виднелась вывеска еще не тронутой лавки. Здесь он ничегобольше не мог сделать ни для кого – ни для мертвого Теребилина, ни для живого«скубента».

Для еще живого. Пока живого…

– Ну что, фармазонщик! – просвистела баба, подходя к Шурке ивытягивая вперед скрюченные пальцы. – Отдай добром червончик. Не то…

Шурка оглянулся. Толпа, уже уставшая без развлечения,смыкалась вокруг него. Непроницаемые лица, дремучие глаза… глухая тайга, вродетой, куда сослали кузину Мопсю Аверьянову… Мрак, мрак народный…

Мрак надвигался.

«Да ну, не может быть, чтобы они на меня…» – слабо улыбаясь,подумал Шурка.

Наверное, именно так до последней минуты своей жизни думал инесчастный лавочник Теребилин.

– Да я репортер! Я газетчик! – вскричал Шурка и отшвырнулпервые вцепившиеся в него руки. И тут же его потащили, чудилось, на все четырестороны враз.

– Стойте! – послышался пронзительный женский крик, и рядом сШуркой, словно по мановению волшебной палочки, оказалась тоненькая девушка срастрепанной русой косой. – Стойте, я его знаю! Это сын лавочника из Гордеевки!Слышите? Если мы его в подвал запрем, его отец нам без всякого спора выдастсахар – у него на складе сорок пудов лежит. Заприте его вон там! Скажем отцу –давай, мол, сахар, не то сын твой так в подвале и сгниет!

– Да фармазонщик он! – визжала баба.

– Лавочников сын! – спорила девка.

Народ загудел, зашатался. Шурку толкнули еще раз или два, ночужие потные руки от его одежды отцепились…

– Солдаты! – вдруг зарокотало над толпой. – Воинскаякоманда!