«Ишь как расчищают – бабьими скандалами!» – подумал Шурка. Аеще подумал, что женщина и впрямь мощная движущая сила народная. Когда в толпуначинали ввинчиваться бабьи истошные взвизги, когда простоволосые сормовскиелисистраты трясли тощими, иссохшими грудями, буравили толпу выкаченными внатуге глазами и пялили в крике щербатые, гнилозубые рты, тут же мутились мозгидаже у самых разумных на вид мужиков, и глаза у них становились одинаковобессмысленными.

Когда репортер Русанов (он же Перо) писал свою знаменитуюстатью из психиатрического отделения на Тихоновской улице, кто-то из врачейобронил слова: «Массовый психоз». Речь тогда шла, конечно, о массовом психозесреди солдат на поле боя. Сейчас Шурка имел возможность наблюдать егопроявление у толпы, охваченной жаждой разрушения. Нет, не так… подстрекаемой кразрушению!

Теперь он старался уже не отставать от благообразного «пролетария»и вскоре выяснил, что зовут его Илья Матвеевич: его порой окликала поимени-отчеству то одна, то другая «дрожжевая» бабенка.

Глаза у Ильи Матвеевича оказались, впрочем, необычайновостры: он вскоре приметил, что некий юнец в перелицованной куртке следует заним чуть не по пятам, и начал Шурки сторониться. Шурка же старался делать вид,что он тут вовсе ни при чем, что он подчиняется исключительно прихотливомутечению толпы, которая и выносит его неуклонно прямиком на Илью Матвеевича.

Репортер Русанов на какое-то время так увлекся этой игрой(ему пока еще казалось, будто это именно игра), что даже перестал следить заразвитием «сахарных событий». А они между тем приняли угрожающий характер.

Толпа окружила лавку с вывеской «Теребилин и братья».Братьев видно не было, а сам Теребилин, выглядевший совершенным персонажемкакой-нибудь из пьес Островского в исполнении передового, прогрессивногомосковского театра, а потому сразу вызвавший к себе неприязнь народных масс,вышел на крыльцо лавки и заявил, что сахара у него имеется всего лишь шестьящиков, да и те оставлены им для рабочих его кирпичного завода, коих снабжатьсахаром он обязан по заключенному с ними условию.

Известие о том, что у пузатого дядьки, поперек животакоторого лежала массивная часовая цепочка американского красноватого золота«Томпак», имеется еще и кирпичный завод, работники которого имеют возможность влюбое время дня и ночи жрать сахар, которого лишены другие, вмиг довелонастроение голодного люда (чай, с самого ранья глотки драли, маковой росинки ниу кого во рту не было, разве что кто наелся конфектов в разграбленных лавках)до точки кипения.

– Песку! Песку! – раздались вопли, быстро перешедшие вдружное скандирование: – Пес-ку! Пес-ку да-вай!

И тут Теребилин, на беду свою, показал, что вовсе он нетакой уж Тит Титыч Толстопузов, каким выглядел на первый взгляд. Судя по всему,именование сахара песком его бесило так же, как бесило, к примеру сказать,образованного адвоката Константина Русанова и все его утонченное семейство,включая репортера Перо. Вконец выйдя из себя, лавочник утратил осторожность изаорал, точно плюнул с крыльца в разинутые, орущие рты:

– Да вон на Волге того песку хоть зажрись!

И… И эти слова стали его последними словами.

…Когда змеища-толпа несколько ослабила свои кольца, Шуркаедва держался на ногах. Чувствуя мучительные рвотные позывы и силясь не глядетьна скомканное тело, валявшееся под высоким крыльцом, по которому туда-сюдапроносились мужики и бабы, таскавшие из магазина мешки и ящики с сахаром,солью, мылом и какой-то крупой, он отошел в сторону – и почувствовал, чтоумрет, если не выпьет сейчас воды. Лишится сознания и рухнет под ноги безумнымлюдям. И его затопчут, как затоптали несчастного Теребилина!

«Господи, да где напиться-то?» – вяло думал он, ощущая, каквсе громче звенит в ушах и все более густые сонмы черных мушек – верноепредвестие скорого обморока! – проносятся перед глазами. Однако он уже заметилмальчишку-водоноса с полным ведром и двумя-тремя помятыми кружками на веревках,тянущимися от емкости, – чтоб не покрали. Мальчишка с деловитым видомраспродавал воду, зачерпывая для всех из одного и того же ведра и в той же водесполаскивая кружки. Стоило сие удовольствие пятачок – по законам военноговремени, а как же! Шурка заколебался, уплатить ли пятачок за верноеудовольствие нахлебаться какой-нибудь заразы или все же предпочесть обморок,как вдруг различил в толпе того, кого искал: мальчишку с корзиной, полнойзапечатанных бутылок сельтерской воды. В последнем усилии Шурка рванулся кнему:

– Что ст?оит?

– На рупь бутылек, – ответствовал наглоглазый юный сормович,шикарно сплевывая сквозь щербину между верхними зубами.

Шурка в любое иное время не устоял бы перед соблазном тущербину ему расширить и углубить – а не борзей с ценой! – однако сейчас он былслабее новорожденного котенка и потому вынул червонец и протянул мальчишке.Тот, проворно спрятав деньги в карман, начал тянуть со сдачей: доставалбутылку, сворачивал пробку, подавал, отводя бесстыжие глаза, и даже, когдаШурка припал к горлышку, попытался было смыться. Но у репортера Русанова додостижения совершеннолетия (на счету в Волжском Промышленном банкеаверьяновский миллион!) личные деньги были только те, которые он сам зарабатывал,а потому разбрасываться червонцами направо и налево он не намеревался. Тем пачедо дому без денег не доберешься, пешком из Сормова в Верхнюю часть особо ненагуляешься. Судорожно глотая воду и обретая силы с каждым глотком, он успел(преподаватель фехтования в гимназии очень хвалил его за быстроту реакции!)поймать проныру за плечо и напомнить:

– Сдачу гони!

Представитель младшего поколения сормовичей скроил такуюрожу, будто его нагло ограбили, но девять рублей, кряхтя и маясь, все жеотсчитал.

Шурка сунул деньги в карман и, повернувшись, нос к носустолкнулся с благообразным Ильей Матвеевичем.

– Сомлели, молодой человек? – спросил тот весьма дружелюбно.– Оно, конечно, для благородных непривычно… от народа потом шибает и всякоетакое. Зачем вам сюда соваться, в народишко-то? Не вашенское (он почему-то таки сказал – вашенское ) это дело! Шли бы вы…

Губы под седыми усами улыбались вроде бы дружелюбно, однакоглаза, серые, узкие глаза были как лед.

Шурку затрясло от ненависти. Слабости как не бывало!

– Зато вот это – дело вашенское ! – Он мотнул головой всторону крыльца, под которым так и валялось нечто пыльное, уже очень отдаленнонапоминающее человеческое тело. – Где же полиция, интересно знать?! Вот бы комуразобраться с вашенскими делами! Ну да ничего, я вам устрою… в «Энском листке»прочтете, господа зачинщики…