– На самом деле – это одно и то же, – сказал он. –Яблоко от яблони...

– Ну, давай переменим пластинку. Каких ты еще поэтов любишь?

– Бориса Пастернака.

– Ну, Вася, ты меня просто удивляешь. Сейчас все студентыСергея Смирнова любят, а ты Бориса Пастернака.

«Он, у меня уже голова кружится. Больше ни капли!»

– Откуда же ты Пастернака взял?

– А мать читает Пастернака на память, просто километрами.«Годами когда-нибудь в зале концертной / Мне Брамса сыграют, – тоскойизойду. / Я вздрогну, я вспомню союз шестисердный, / Прогулки, купанье и клумбыв саду».

– «Художницы робкой, как сон, крутолобость, / С беззлобнойулыбкой, улыбкой взахлеб», – немедленно продолжила она.

Они посмотрели друг на друга с неожиданно откровеннойнежностью. Ладони соединились и тут же отдернулись, как будто слишком много вэтих подвижных лопаточках с хватательными отростками собралось электричества.

– Ты знаешь, утки не видоизменились со времендинозавров, – сказал он.

Они шли вдоль пруда. Ёлка раскачивала своей сумкой, из которойторчала ручка ракетки.

– К Брамсу вообще-то я довольно равнодушна, – так онаотреагировала на его сообщение об утках.

– А кто твой композитор?

– Вивальди.

– Я даже и не слышал такого. – Василий впервыепризнался в некоторых своих несовершенствах.

– Хочешь послушать переложение Вивальди на старом пианино?

– А где?

Она внимательно на него посмотрела, как бы оценивая, потомпришла к решению:

– У моей мамы сегодня вечером, ну, вернее, у ее мужа,вернее, друга, он художник, они живут на чердаке, ну, в общем, я буду играть...

– А ты еще и на фортепьяно?

– Что значит «еще»? Да я будущая пианистка мирового класса!Когда-нибудь услышишь меня в зале концертном, тоской изойдешь!

Он даже помрачнел от этого сообщения. Это уже слишком:теннис, происхождение, пианизм! Слишком много для парии в этом обществе.

Она, должно быть, уловила это мимолетное изменениенастроения, засмеялась и – о боги! – поцеловала Василия в щеку. Ну что,пойдешь? Еще бы не пойти! Конечно, пойду! Ты где остановился в Москве? Нигде.То есть как? На вокзале вчера спал, на газете «Культура и жизнь». Понимаешь, ясобирался в общаге МИСИ прокемариться, у друга, а его там нет, вахтерша непустила... Ее вдруг осенило: будешь у меня сегодня спать на БольшомГнездниковском. Не волнуйся, я одна живу. То есть как это одна? Ну, мама бываетиногда, но вообще-то она у своего художника живет, у Сандро Певзнера. Василию,который всю жизнь свою на раскладушке обретался в теснейшем соседстве сродственниками, трудно было даже представить себе, что девчонка его лет живетодна, в квартире с отдельным входом. Некая тучка опять опустилась на его чело:может быть, это «особа свободных нравов», «тигрица» любви? Ночами нараскладушке этот Василий иногда казался себе победителем таких «тигриц», увы,при свете дня победоносное копье предпочитало отстаиваться в кулуарах. Тучкапролетела. Черт знает что в голову придет! Такую девчонку вообразить«тигрицей»! Послушай, Ёлка, а твои родители в разводе? Их война развела,грустно сказала она. Отец пропал. Погиб? Ну да, пропал. Он был хирург. Как быты сказал, Вася, он был мощный хирург. И вот такой мощный хирург, мой красавецпапа, мощага, как бы ты сказал, пропал на фронте, ну то есть погиб. Она вовсене так уж счастлива, эта девочка, в которую я так по-страшному влюбился, подумалВасилий, и вовсе не так безмятежна, и уж совсем не похожа на «тигриц» из моеговоображения.

Договорились, что он поедет на вокзал за своим рюкзаком, аона через два часа придет к метро «Маяковская», чтобы отвести его к себе вБольшой Гнездниковский. Ну, а потом они вдвоем отправятся в Кривоарбатский, насуарэ. На чем, переспросил Василий. Не на чем, а куда, рассмеялась она. Суарэ –это не трамвай, мой друг из блестящей Казани. Это что-то вроде плиссе-гофре,как я понимаю, нашелся он, вспомнив часто попадающуюся в Москве вывеску. Наэтом они расстались у ворот парка ЦДКА, который на всю жизнь обоим запомнитсякак место юношеского щемящего очарования.

* * *

Первый час разлуки Ёлка провела, размышляя о том, чтонадеть. Время было тревожное: перелом в моде. От подставных крутых плечиков всеболее переходили к так называемому женственному силуэту. Прежде всего,разумеется, надо надеть узкую юбку с разрезом, ту, что маме не нравится, ну ажакетку, которая ей уже три года так нравится, выбросить к чертям! Итак, низовойвопрос решен, теперь подходим к верхам. Блузки летели из шкафа на кровать будтофлаги фестиваля молодежи и студентов. Дело не в цвете, а в линиях. Увы, все онине придавали данной девице достаточно современных очертаний. Одна была какая-тослишком детская, другая какая-то слишком солидная. Все плохо монтировались сюбкой, с которой, ну, в общем, вопрос был решен. Вдруг пришла блестящая идея: сэтой шикарной, стильной юбкой надену простую студенческую ковбойку; вот и все,вот и все дела; звучит просто гениально! А свитер будет переброшен через плечо!Василий, ты не видел таких девушек ни в Казани, ни в Магадане! Затем началасьпроблема прически. Подкрутить ли щипцами концы волос, чтобы получилось нечтонапоминающее последний крик, «венчик мира»? Поднять ли все вверх, чтобыоткрылась лебединая шея, или расчесать на стороны, или зажать назад? Вот мамказдорово придумала: подстриглась под мальчишку и сразу столько сомненийликвидировала, да еще и помолодела на десять лет. С проблемой волоснепосредственно связана проблема губ. Подмазывать или не подмазывать?Распущенные волосы и помада... Хм... пардон-пардон, сюда еще присоединяетсяюбка с разрезом... как бы этот Вася не испугался такой московской тигрицы... ктому же ковбойка в таком ансамбле выглядит просто по-идиотски... На помощьопять приходит природный гений: губы подмажем, а волосы заплетем в косищу!Блеск! Итак, за пятнадцать минут до встречи, то есть без четверти шесть, наулице Горького появляется интригующая юная особа, то ли студенточка, то ли девицаполусвета. Полусвет, демимонд... из той же оперы, что любимые стишки ТоликаПармезанова, которыми он пытался охмурить свою подопечную: «...Я хочу сперламутровым стеком проходить по вечерней Москве...» Экая пошлятина! Поменьшенадо думать обо всей этой чепухе: что надела, то надела, небрежность –непременный элемент хорошего вкуса. Можно записать это изречение? Мужчины,разумеется, оборачивались почти без исключения. От двадцати до сорока, вовсяком случае, без исключения. Некоторые столбенели. Вот, например, одинневысокий, хромой, но удивительно интересный мужчина остолбенел, потом потрясголовою, поиграл дьявольскими глазами, произнес знакомым голосом«Батюшки-матушки!» и остался позади по правому борту, у афишной тумбы сназванием кукольного спектакля «Под шорох твоих ресниц».