– А где Ёлочка? – спросил Ростропович, выпячивая свойкашалотский подбородок, тряся белокурым хохолком, оглядывая кухню такимобразом, будто искомое, то есть Ёлочка, могло присесть за плиту или под стуломкак-то примоститься. – Где она, где она, где она? Я ее просто обожаю,просто боготворю! Нинка, хочешь честно? Я, когда тебя увидел, подумал: вот этоженщина, она должна ко мне прийти, я ей должен играть наедине, знаешь, глаза вглаза, а потом, когда с Ёлочкой познакомился, ну, ты не представляешь, всепросто перевернулось – она, она, играть с ней вместе, глаза в глаза! Где жеона?

Какой славный Слава, думала Нина. Вот если бы они на самомделе сыгрались, лучшего не придумаешь.

Несколько раз она набирала номер телефона на БольшомГнездниковском. Ёлки дома не было. За Славой появился Стасик Нейгауз, сынзнаменитого Генриха Нейгауза и сам пианист. Замысел Ёлки прояснился. Триодолжно было составиться из Ростроповича, Калашниковой и нее. Стасик Нейгауз,красавец и тоняга (не стиляга!), – соло на закуску. И вот все явились, небыло лишь зачинщицы.

Стасик чинно подошел к ручке, попросил рюмку водки, чтобыпонять, какое тысячелетье на дворе, и сказал, что отец, возможно, приедетвместе с дядей Борей, то есть с Пастернаком.

Последний, однако, вскоре явился один и сразу же уселсявозле телефона. Все присутствующие и вновь появляющиеся – всего набралосьгостей не более десяти – благоговейно посматривали, как классик разговаривает свозлюбленной. Им всем как людям одного круга было, разумеется, известно, что вжизни гениального и загнанного теперь на задворки литературы поэта имеетсянезаконный и прекрасный источник вдохновения, сродни Арарату, который, какизвестно, стоит за пределами Армении. Пастернак, очевидно, ощущал всеобщеевнимание и немного работал на публику: чуть-чуть артистичнее, чем нужно, игралладонью, чуть-чуть сильнее хмурился, чуть-чуть романтичнее, чем требовалиобстоятельства, рокотал невнятицей. Присутствующий среди гостей двадцатилетнийстудент Литинститута, «талантливый-начинающий», розовощекий, со щедрым разваломлишь слегка засаленных волос, Игорь Остроумов взирал на мэтра в состоянии,близком к столбняку: неужели это он, сам, и я с ним под одной крышей?

Нина между тем беспокойно ходила вокруг, бросала наПастернака красноречивые взгляды – сколько же можно бубнить одно и тоже? – которых он явно не улавливал или не понимал, и, как только он отошелот телефона, бросилась снова звонить. Б.Гнездниковский молчал вглухую. Тогдаона нашла телефон теннисного тренера Пармезанова. «Послушайте, Толя, вы,конечно, видели Ёлку на игре, как она?» – «Все в порядке, – недовольноответил Пармезанов, – выиграла у Лукиной». – «А куда она потомотправилась, она вам ничего не говорила?» – «А с какой стати, Нина Борисовна,ей мне что-нибудь говорить? – почти возмутился Пармезанов. – Ушла скаким-то стиляжкой. Да нет, чего там опасного, молокосос».

Ну что же, не с милицией же искать взрослую,девятнадцатилетнюю девицу, если она уходит куда-то со «стиляжкой» и не являетсяна вечер, который сама же в свою честь и затеяла. Ну что же, к столу, товарищи?Ей-ей, нельзя же столько людей томить. Начнем ужинать, а потом и Ёлка, негодяйка,прибежит, тогда и концерт, так, что ли?

– Нет, уж, давайте сначала поиграем, потом к столу, –предложил Стасик.

– Правильно! – вскричал Слава. – Сначала поиграем,потом поужинаем, а потом, когда Ёлочка придет, опять поиграем! Стаська, садисьза этот маленький рояльчик! Ох, как я, ребята, люблю эти маленькие воронцовскиерояльчики! Почти как свою бандуру! – С плотоядной улыбкой он лапалрояльчик за черные бока, казалось, высматривая, куда бы его поцеловать, инаконец вполне резонно поцеловал в клавиши.

– Ну, а мне все равно, когда играть, – сказалафлейтистка. – Я не пью.

Начали играть и играли не меньше часа. Струилась, временамивзмывая к поднебесному вдохновению, старая итальянская музыка – «Времена года»Антонио Вивальди. Играли свободно, иногда сбиваясь и останавливаясь, смеясь,начиная снова. «Недурно получается, ей-ей, неплохо сварганили, ребята. Давайтееще раз „Примаверу“, – иногда бормотал Ростропович, словно выныривал изводы, потом снова поднимал к потолку залепленное вдохновением лицо и сновапогружался. Не дойдя еще до широкой публики, музыка „барокко“ властвовала вконсерваторских кругах.

Ёлка не появилась ни во время концерта, ни даже тогда, когдапосле ужина Слава и Стасик, дурачась, «лабали», то есть играли что-тотанцевальное и джазовое. Нина глазами спрашивала Сандро: что делать? Сандроруками ей отвечал: что поделаешь, вспомни себя в девятнадцать лет.

Все гости разошлись около полуночи, один только ОстроумовИгорь все колготился вокруг Нины, помогая убирать со стола и подпевая Сандро,который ходил с бокалом по студии, пел грузинскую песню и смотрел на своицветы.

– Вы, кажется, в родственники тут собираетесьзаписаться? – тихо спросила Нина юнца. – А ну-ка, немедленно шапку вруки и откланивайтесь!

– Значит, до завтра, Нина Борисовна, да? – еле спышношептал Игорь. – В то же время, да? Как обычно?

Наверное, уже предвкушает свою любимую и так вначалепоразившую его позицию.

– Старая идиотка, – бормотала она себе под нос. –Вот с Ёлкой что-нибудь случится, вот будет тебе награда за все твои штучки!

Оставшись одни, они сели к длинному столу, на котором ещеостались бутылки с вином и сыр.

– Жду еще полчаса, после этого звоню в милицию, –сказала Нина.

– Давай все-таки до утра подождем, – предложил Сандро.Тут она разразилась:

– Тебе, конечно, наплевать на мою единственную дочь!Холодный и пустой человек! Тебе лишь бы писать свои цветы, эти дыры, дыры,дыры! Дыры в несуществующий рай! К чертовой матери, сейчас все соберу и уйду вГнездниковский! Больше сюда никогда!

Тут он так округлил глаза и стал так смешон в своем ужасе,что она едва не расхохоталась.

– Нинуля, дорогая, если ты уйдешь, я все тут сожгу! Устроютут аутодафе! Без тебя меня нет! Это все для тебя, о тебе, из-за тебя! Всепройдет, Нинуля, только ты от меня не уходи!

Чарли Чаплин дурацкий, любую драму своим внешним видомпревращает в комедию. Ее стало трясти.

– Но ты пойми, что нет буквально никакой причины, по какойона не могла бы позвонить! Ну влюбилась, ну в постель пошла с кем-нибудь, но немогла же она забыть, что мы ее ждем, что это ее вечер в честь окончанияучилища!

В этот момент зазвонил телефон. Паршивая девчонка! Нинаполетела через студию. Сейчас наору на нее, а потом выпью целую бутылку, стаканза стаканом, и спать! Вместо Ёлкиного в трубке прозвучал густой мужской голос:

– Простите за поздний звонок, Нина Борисовна...

* * *