Странно, что мне все твои слова знакомы, а тебе некоторыемои слова незнакомы. Мне это нравится, ты, я вижу, не прост. А кто сказал, чтоя прост? Ого, да ты совсем не прост! Ты в Сочи был раньше? Ёлка снова чувствуеткакую-то неловкость от своего вполне невинного вопроса: спрашиваю, видно, чтобыпохвастаться, дескать, я-то там уже два раза была, в том смысле, что, мол,все-таки знай свое место, провинциал и сын «служащих», когда говоришь саристократкой из семьи Градовых. Я в том смысле, что если ты еще не виделморя... Что? Ну, как ты говоришь, обалдеть можно. Оказывается, он уже виделморе. Там, в Казани, как видно и море самое большое или, по крайней мере,входит в мировую десятку. Василий вдруг начинает проявлять снисходительность,напускать джек-лондоновского туману. Он, оказывается, жил возле моря. Два годажил на берегу моря, только не Черного, а другого. Интересно, а какого?Магелланова или Лигурийского? Охотского. Вот те раз! А это что за выражениетакое «вот те раз», Елена Китайгородская? Он жил два года в Магадане и, вобщем, там как раз и среднюю школу окончил. Почему же невозможно? У нас тамшкола была получше любой московской, с прекрасным спортзалом.

Но как же он там оказался, вот что любопытно. Если ты нефантазируешь, то как ты в этом Магадане оказался? В лице у любителя джаза сновапоявляется нечто неприрученное, как бы вдруг обнаруживается какая-то другая, неказанская, порода. Ну, там... просто... ну, мама моя живет... вот я к нейприехал и школу там окончил... Между прочим, Ёлка, вон тот толстый игрок, эточто же, неужели тот самый знаменитый радиокомментатор Николай Озеров? Как бы онни переводил разговор на другую тему, становится понятно, почему он сразу переводитразговор на другую тему при упоминании родителей. Ах вот в чем дело: он изэтих... Она смотрела на него теперь с двойным интересом: оказывается, не простокакой-то симпатичный провинциалишка, он, оказывается, из этих... А знаешь,Вася, видно, правильно говорят, что мир тесен: у меня ведь в Магадане дядяживет... Да-да, родной брат мамы... он... он тоже из служащих...

Между тем народу на скамейках прибавилось: начался главныйматч дня, Озеров играл с Корбутом. Знаменитый человек своего времени, комментатор,заслуженный мастер спорта и артист Николай Николаевич Озеров, сын другогоНиколая Николаевича Озерова, певца, был, очевидно, самым жирным тенниснымчемпионом в мире. Между тем, носясь с исключительной подвижностью инепринужденностью по площадке, он довольно легко обыгрывал стройного имускулистого Корбута.

Василий больше смотрел на публику, чем на игру. Средизрителей большинство было, очевидно, людьми одного круга, теннисная столица,загорелые женщины и мужчины в легких светлых одеждах и парусиновых туфлях. Ни вМагадане, ни в Казани таких не увидишь, почти заграница. Многие перекликались,смеялись. Ёлочка тоже то и дело помахивала кому-то ладошкой. Ну и девчонка!Василий, с его почти нулевым опытом по части девиц, был совершенно очарован.Это же надо, сама взяла и подошла к нему. Мало похожа на наших телок с лечфака.А как хороша, какая фигура, какие глазки, веселые, насмешливые и немногогрустные, и гриву свою все время отбрасывает назад. Одно это движение рукой,гриву назад, незабываемо. Даже если случится самое страшное, если вдруг встанети скажет «ну, пока!», все равно уже никогда не забудется. Этот день надвадцатом году жизни, конечно, никогда уже не забудется.

Мимо прошел какой-то пожилой красавец со знакомойвнешностью, наверное, из кино, серьезно посмотрел на Ёлку, спросил: «Как мать?»– и кивнул в ответ на ее «все в порядке». Внучка автора учебника по хирургии,дочь знаменитой поэтессы, о которой даже мама в Магадане говорила: одаренная.

Неподалеку втиснулся между двумя спортсменами некий тип втренировочном костюме с засученными рукавами. Тип с длинными волосами,зачесанными назад и обтянутыми сеткой для укладки прически; эдакая гладкостьголовы и в то же время павианья волосистость предплечий. Он мрачно смотрел наКитайгородскую.

– Что же вы, Пармезанов, даже не приходите, когда вашаподопечная играет? – Ну и девка, ядовито так обращается к человеку в двараза старше.

– Не мог, – ответил трагический тип Пармезанов.

– Что же случилось? Жена, детки? – продолжалаехидничать Китайгородская.

– Не надо, – сурово сказал Пармезанов, отвернулся и тутже оглянулся.

Ёлка встала и громко сказала:

– Ну, пошли, Вася. Здесь все ясно. Озеров выигрывает.

Василий тут же встал с чрезмерной радостной готовностью.

Да она меня просто себе подчинила. Просто поработила. Я ужесебе не принадлежу. Что она скажет, то и сделаю, и все вокруг будут смотреть иговорить: «Смотрите, Ёлка Китайгородская совсем уже себе этого Васю подчинила!»Вот счастье!

Тип Пармезанов провожал их нехорошим взглядом, пока онипробирались среди любопытствующей публики.

В парке на пруду меж медлительных лодок резво плавалисовременники динозавров – сытые селезни. Куски бывших французских, нынепереименованных в городские булок висели в воде, словно маленькие медузы. Вцентральной аллее высилась похожая на удлиненный стог сена скульптурапограничника в тулупе до пьедестала. Под этой надежной охраной в павильонеразливали коньяк, нередко по прихоти товарищей офицеров смешивая его сшампанским. Вася извлек из брючного кармана солидный рулончик сталинских денег.

– А что, если коньяку выпить с шампанским?

– Хорошая идея, чувствуется Магадан, – восхитиласьЁлка.

– В Магадане мы пили девяностошестиградусный спирт. –Он начал рассказывать обычную колымскую спиртовую чепуху, как в рот набиралиспирту, и спичкой поджигали, и так вот и бегали с огнем во рту. Вот навыпускном вечере так балдели, даже перепугали почетного гостя, генералаЦареградского.

Пока сидели на трибуне, он боялся, что Ёлка окажется вышенего, однако теперь, к великому счастью, выяснилось, что они просто под стать,он даже сантиметров на пять повыше.

– Залпом пьем? – спросила она.

– А вы совершеннолетние? – спохватилась буфетчицасорокалетней сливочной выдержки.

Бухнули залпом. У Васи сразу расширились горизонты. ВернулсяБилл из Северной Канады.

– Твоя мама – одаренный поэт, – сказал он Ёлке.

– А ты откуда знаешь? Она сейчас не печатает ничего, кромепереводов.

– А мне моя мама ее стихи читала, помнит еще с тридцатыхгодов.

– А можно я тебя на ухо спрошу, Вася? Твоя мама – врагнарода?

– Подставляй теперь свое ухо. Мои родители – жертвыежовщины, а я – пария в этом обществе.

Ёлка вдруг с жалостью сморщилась:

– Не надо, не нужно так, Вася, никакой ты не пария. Родителиодно, а дети ведь другое.