дело и может легко сбить с толку следователя. А тот вдруг ляпнет не то, что надо, тогда ему, судье, придется несколько труднее заканчивать процесс обвинительным приговором.

– Алексей Игоревич, не надо ходить вокруг да около. Сформулируйте свои сомнения однозначно и понятным содержанием, – судья даже не успел осмыслить, какую пользу он смог бы извлечь из хитросплетений адвоката для себя и судебного решения. Ведь если протоколы допросов совпадают, значит, подсудимый и потерпевшая говорят об одном и том же, а если независимо друг от друга, значит, говорят одинаково об одном событие, и пояснения становятся правдой об изнасиловании. Но беда была в том, что Николай Викторович хорошо знал, как протоколы их допросов не совпадали и не стыковались, и он видел, как Федорчук дурачил Сунина.

– Хорошо, Ваша честь! Если прочитать протоколы допросов Маскаева и его дочери, то невольно думаешь, что ему сначала показали протокол допроса дочери, а потом вежливо попросили написать то же самое! – заключил Федорчук.

– Ваша честь! Протест! Адвокат занимается схоластикой! Это измышления его собственного ума! – хрипел прокурор, радуясь столь удачно подвернувшемуся слову и понятию, как «схоластика» – мол, не одни вы такие умные, хотя до конца он не понимал его значения.

– Протест принят! Адвокат, вы не должны и не можете делать такие выводы, они беспочвенны. А вы тут неуместно и беспричинно обвиняете следователя, как минимум, в служебном подлоге! А это уголовное преступление! – активно стал тормозить опрос следователя «неподкупный» судья.

– Ваша честь! Я готов принести извинения суду и следователю, что некорректно прокомментировал протоколы допросов. И я вспомнил, что протоколы допросов потерпевшей и подсудимого как раз меньше всего совпадают! – адвокат хотел смягчить ситуацию, но опять не удержался от злого намека. Он старался выиграть время, чтобы продолжить и закончить свое выступление.

– Алексей Игоревич, мы допрашиваем следователя! В чем ваш вопрос? – возвращал судья адвоката к судебному процессу. А Федорчук понял и сожалел, что нужной реакции от Сунина он не дождался…

Но тут Маскаев ни с того ни с сего заподозрил адвоката, что раз уж он делает отступную речь, значит, тоже верит Сунину и молчать оболганный отец больше не мог и не хотел:

– В-аша ч-есть! П-рошу с-лова! – огромный исполин, ухватившись за прутья решетки железной клетки, как будто плохо державший равновесие на палубе корабля при высокой волне, встал.

– У вас вопрос к следователю? – нахмурился судья.

– Д-а! – сказал подсудимый таким голосом, что сейчас обнадежил адвоката, который ждал и хотел услышать, когда, наконец, в доверителе проснется желание бороться за свою судьбу. Поэтому он умышленно задавал некорректные вопросы Сунину, чтобы услышать от него прямо здесь, в зале суда, не то, чтобы неубедительные ответы, а скорее такие, которые разоблачат его – службиста и иуду в глазах Маскаева.

– Хорошо, задавайте! – с некоторой обреченностью позволил судья.

– Я не писал такого… И не давал таких показаний – заявил подсудимый, хотя Сунин не говорил напрямую о тексте допросов, что именно писал Маскаев, или что он записывал с его слов.

– Но это вот вы подписали? – судья быстро открыл дело на нужной странице и зачитал: – «С моих слов записано верно, и мною прочитано».

Потом он передал все дело молодой толстой девочке, секретарю суда и попросил ее показать записи подсудимому. Маскаев посмотрел на протокол допроса и на свою подпись, что поднесла ему помощница служителя Фемиды, и Сербенев Николай Викторович снова повторил свой вопрос:

– Это вы подписали?

– Я, – согласился Маскаев, безнадежно опускаясь на скамью подсудимого.

– Адвокат, что вы хотели дополнить? Какой ваш вопрос? Мы на этом, кажется, остановились? – Сербенев говорил теперь как-то бегло, но уверенно, видя, выбитого из колеи, подсудимого.

– Я хочу спросить! – Леха не терял своего напора. – Почему следователь утверждает, как бы априори, что девочка в 13–14 лет не может лгать!? Тогда я обращаюсь ко всем: к следователю, к прокурору и к вам, Ваша честь: видели ли вы и встречали ли вы в своей практике человека, может свидетеля или подследственного или даже подсудимого, который без предъявления ему улик или не обремененный тяжестью улик, брал бы на себя вину в изнасиловании? Назвал бы себя насильником собственной дочери?

– Протест, Ваша честь! – аж, взвизгнул прокурор. – Позор!

Адвокату послышалось «позор джунглям» – выражение шакала из мультфильма «Маугли», и у него невольно в голове такая фраза переформатировалась в слоган «Позор Джунгару!» Так он рассказывал о своих ощущениях, которые у него возникли в тот момент о Сунине и о прокуроре.

– Разве такое может быть аргументом для защиты? – продолжал тем временем прокурор. – Разве об этом и именно так может говорить юрист? – одномоментно визжал и выкрикивал Ярош. Он вскакивал и выпрямлялся до конца своего роста, а был он высоким. И садился снова. Будто хотел затормозить раскачивающийся маятник. Вот вам и «тютя», каким он мог показаться мне и адвокату.

Судья снова вмешался в суть протеста государственного обвинителя и легонько стал подтрунивать над адвокатом:

– Алексей Игоревич! Вы сейчас говорите вместо подсудимого. Подменяете его слова своими догадками, почему вы не допускаете мысли, что у него здесь проявление раскаяния? Муки совести, если уж так говорить и продолжать тему. Отсюда и желание добровольного признания!

– Ваша честь! Но ведь вы тоже сейчас подменяете подсудимого, пытаетесь угадать, о чем он думал или думает! – поймал адвокат судью на том, чем грешил сам. Леха ведь все делал для того, чтобы в очередной раз, встретившись с Маскаевым в изоляторе, услышать от него правдивый рассказ, что могло случиться в их семье на самом деле. Ведь дыма, как известно, без огня не бывает.

– Хорошо, может вы и правы, – согласился Николай Викторович, – давайте тогда спросим самого подсудимого. – Подсудимый, встаньте! – Маскаев встал. – Вы слышали, что мы обсуждали? – Но Петр Федорович словно впал в забытье и уже в последние минуты не понимал, что происходило в судебном заседании. Он никак не мог взять в толк, почему все случилось с ним, почему Сунин помогает его жене и дочери, что за странный триумвират, что за альянс между ними. – Подсудимый, – судья видел, что Маскаев не в себе и где-то мыслями далеко витает, как говорят, в облаках, – вы же испытываете сейчас чувство неловкости и стыда?

– Да! – ответил Маскаев, не осознавая тайного смысла вопроса, который вкладывал в него судья.

– Ваша честь! Чувство неловкости и стыда испытываю и я, когда становлюсь участником таких судебных дел! – адвокат торопился и позволил себе не спрашивать разрешения, говорил наспех. Они, оба с Суниным, все еще продолжали стоять – шел опрос главного «инквизитора», как думал теперь о следователе защитник.