Они, и следователь, и адвокат, находились, словно, в состоянии заведенной пружины в механических часах, хотя по разные стороны закона и справедливости, но время шло, чтобы задавать вопросы виновнику необычного дела, Джунгару. – Поэтому, позвольте мне, – продолжал адвокат, – задать такой же вопрос подсудимому!?

Судья обратил внимание и отреагировал на слова адвоката «такой же вопрос» с искренним пониманием, думая, что Федорчук хочет повторить тот же вопрос, что задавал и сам Сербенев. Защитник, мол, хочет встряхнуть подсудимого и тот очнется и, доверяя заступнику больше, чем кому-либо в этом зале, повторит лишь ответ.

– Петр Федорович! – Алексей обратился к Маскаеву по имени-отчеству так, чтобы тот действительно пробудился и вспомнил о своем человеческом достоинстве. Чтобы он не терял нить и следил за последовательностью судебного заседания и включил бы мозги и сознание перед угрозой двадцатилетнего тюремного заключения. – Вы были в близких отношениях со своей дочерью?

– Протест! Протест! Еще раз протест! – орал прокурор, вскакивая со стула, и выпирающим животом чуть не повалил на пол стол, за которым сидел и прятал собственное пузо.

– Вы насиловали свою дочь?! – перекрикивая прокурора, заорал Леха, почувствовав теперь и сам себя настоящим агентом национальной безопасности.

– Нет! – прошептал несчастный отец. – Нет!! – более отчетливо он стал отрицать свое преступление. – Нет!!! – почти в тон прокурору и своему адвокату закричал подсудимый Маскаев. Он набирал в речи силу и обороты вспыхнувшего сознания, как по спирали слева направо у электрической плиты, а у него сейчас – раскаленных извилин головного мозга, потому что ему казалось, что его никто не слушает и не хочет слышать.

От крика в зале судебного заседания наступила и воцарилась тишина. Никто и ничего не говорил. Все молчали. Даже судья не успел подобрать нужные слова, чтобы остановить адвоката от таких бестактных вопросов и выражений. Сербенев понимал, что Федорчук его обманул, когда говорил, что хочет задать «такой же вопрос».

Повисла тягостная пауза. Адвокату стало казаться, что он слышит тревожные удары сердца Сунина, который продолжал стоять спиной к подсудимому. Но сердце его словно надрывалось во лжи и лицемерии. Рубашка у него промокла от пота. Адвокат не мог вспомнить: следователь таким зашел, на улице было жарко, или он таким мокрым стал здесь.

Маскаев, огромный, большой по своим габаритам, казался Кинг-конгом. Он положил две мощные руки на жесткие железные прутья клетки. И тут неожиданно заплакал, крупные капли слез бежали по его щекам. Сидевшие на скамейках, предназначенные для участников суда или для зрителей, которых, естественно, не было, жена, и дочь низко опустили головы. У дочери, как показалось Лехе, о чем он потом поделился со мной, тоже выступили капли прозрачной жидкости, возможно, это были такие же слезы.

Сунин ни разу не обернулся в сторону Маскаева. При этом то краснел, то бледнел, то вспыхивал, то гас, как гирлянда на новогодней елке. Федорчук, снова не спрашивая ни у кого разрешения, встал из-за стола и покинул свое место. Он подошел к Маскаеву, остановился с наружной стороны клетки подсудимого, положил свою правую ладонь на его руку и тихо сказал:

– Петр Федорович! Не переживайте, все нормально! Я с вами! – хотя Леха понимал, что не так все просто, и слово «нормально» употребил только для того, чтобы поддержать доверителя.

Федорчук хорошо осознавал, что у Сунина выступила на лице не краска стыда, а прилив свежей крови страха, оттого, что дело может потечь, то есть, развалиться, если его вернут на доследование. Добавить к имеющимся материалам и усилить их еще чем-то новым, у комитета ресурсов не имелось, чтобы потом снова направить их в суд. Дело вырисовывалось хлипким и подтянутым, как говорится, за уши.

Борьба с педофилией стала модным направлением в нашей стране, где, как утверждали политологи, мы строили демократию.

13

Судья постучал авторучкой по столу и снова взял управление по ведению судебного заседания в свои руки, что собственно и должен был делать:

– Прошу всех занять свои места, – видимо, касалось, прежде всего, адвоката. – Вам, подсудимый, будет предоставлено слово! – судья хитрой репликой хотел успокоить Маскаева. – Адвокат прошу не нарушать этику судебного заседания! – На этих словах Леха занял свое место. – Итак, – Сербенев решил подытожить, – Игорь Николаевич, если вы назначали судебно-медицинскую экспертизу Маскаевой Ирине Петровне, где заключение?

– У меня! – хладнокровно ответил Игорь Николаевич, что еще больше подтверждало, что он ждал давно такого вопроса и готов представить суду недостающий документ.

– А постановление? – уточнил судья.

– С собой! – Сунин избегал теперь излишних слов, пока судья не спросит его сам о чем-либо.

– То есть, и заключение, и постановление вы принесли с собой? – то ли констатировал сам факт, то ли о подлинности самого факта переспрашивал судья. И не совсем становилось понятно. Но очень хотелось услышать адвокату ответ от Сунина. Ведь здесь явное нарушение закона. И не знать всего этого Джунгар не мог.

– Да, – подтвердил Сунин. Деваться ему оказалось некуда. Теперь уж он точно должен рассчитывать только на полковника Хомина, что тот его прикроет, и нечестный следователь избежит уголовного преследования в отношении себя. Сильно надеялся он теперь на заместителя начальника следственного комитета области.

Прокурор, как не странно, молчал, хотя именно здесь он должен кричать, разоряться и вопить. Как потом шутил адвокат – требовать сатисфакции от Сунина, но Ярош сохранял кажущее спокойствие. Он делал вид – то ли не слышит признаний следователя, то ли не считает их серьезным правонарушением и, уткнувшись в свои бумаги на столе, тихо сопел в живот, не поднимая головы. Леха исподтишка следил за ним и думал, нарушить его внешнюю невозмутимость или стоит все же выждать паузу и дать возможность договорить судье.

– Тогда, прошу вас, передайте их мне! – судья показал рукой на противоположный от себя край судейского стола, за которым он сидел. Так он предлагал следователю подойти. Сунин приблизился и отдал Сербеневу и постановление, и мое заключение. Сам вернулся снова за трибуну. Идя к ней, он уже мог видеть подсудимого, но умышленно не смотрел в его сторону. Боялся и не хотел встречаться с ним взглядами. Маскаев, словно понимая теперь всю подлую натуру Сунина, тоже не смотрел на него. Потупил взор в пол, который простирался и за решеткой общим продолжением настила, что и в зале судебного заседания, и металлическая клетка крепилась к нему шурупами. Судья быстро просмотрел постановление и заключение. Обладая хорошей долгосрочной памятью, натренированной еще в пору пребывания следователем, он сразу понял, что видит то же самое заключение, что я предъявлял и показывал суду в первый день заслушивания.