просчеты, с которыми Россия начала войну, постепенно выправлялись. Благодаря Петру Шувалову в войска прибывали отлично обученные артиллеристы, с заводов везли новенькие «единороги». Между прочим, они совсем недолго оставались тайной. Желая прославиться на всю Европу, Шувалов подарил их чертежи союзникам. Причем французы скривили нос, отвергли. Оценили лишь позже – при Наполеоне большая часть французских орудий была подобного типа. Но Шувалов не ограничился артиллерией. Войдя в военное ведомство, он толково упорядочил рыхлую и расплывчатую систему рекрутских наборов. В 1757 г. 10 губерний четко разделили на 5 округов. Наборы в армию шли по очереди в каждом из них: один округ собирает рекрутов, остальные «отдыхают». Для пополнения флота были определены Астраханская губерния, Вологодский, Устюжский и Галичский уезды.

С началом войны Конференция постановила увеличить армию, готовить 30-тысячный запасной корпус. За это тоже взялся Шувалов. Но он решил создать не просто резерв, а элитный кулак (и собственный). Разработал для него особую форму, наметил вооружить новейшими ружьями, придать побольше артиллерии, 144 орудия. Заниматься формированием он поставил генерал-аншефа Петра Салтыкова. Это был человек с большим опытом, сражался в польской войне, на шведской заслужил золотую шпагу с бриллиантами. В свое время был близок к Анне Иоанновне, и при дворе был не в чести, его заслали на границу, командовать Псковской дивизией и Украинской ландмилицией. Но Шувалов умел замечать таланты, перевел в Петербург, поручил набирать солдат. Их комплектовали не из обычных рекрутов, а за хорошую плату вербовали лучших воинов отовсюду – казаков, башкир, татар, балканских переселенцев из Ново-Сербии, русских охотников, дворянских недорослей.

Обошлось это в фантастическую копеечку – свыше миллиона. Чтобы добыть такие средства, Шувалов придумал девальвацию медных денег в 4 раза. Переплавлял монеты, вдвое уменьшив вес и вдвое увеличив номинал. Корпус назвали Обсервационным, и Шувалов хвалился, что сам поведет его в бой, и уж он-то сокрушит Фридриха. Под эти заявления и стараниями брата царица произвела его в фельдмаршалы. Хотя корпус получился совсем не лучшим. Денег не добрали, формы, ружей, лошадей недоставало, артиллерию ограничили 98 орудиями. А отборные разношерстные солдаты порой не понимали друг друга, были плохо обучены – не хватало офицеров. Ехать на фронт Шувалов передумал и Салтыкова оставил при себе советником, а непосредственным командиром поставил генерала Броуна, но подчинялся он Шувалову, получая указания от него, а не от Военной коллегии или командования действующей армии.

Что же касается отступления Апраксина, то подтвердилось – оно было вполне оправданным. Большая часть войск и ушла-то недалеко. Расположилась за Неманом, в Литве. Отдохнула, пополнилась. Фермор был хорошим организатором. В захваченном Мемеле создал «питательный пункт», промежуточную тыловую базу (с чего, в общем-то, нужно было начинать наступление). На здешние «магазейны» (склады) подвозили морем запасы провианта, фуража. Кстати, начальником «питательного пункта» и комендантом Мемеля стал молодой Александр Суворов. Он рвался на войну, но его отец, генерал-аншеф и член Военной коллегии, рассудил иначе. Пристроил сына на выгодные тыловые должности. И если за первые 6 лет в строю Суворов дослужился только до поручика, то по воле и протекции отца за 4 тыловых года проскакал лестницу чинов до подполковника.

В то же самое время, когда дело об «измене» только начинало раскручиваться и Апраксина арестовали в Нарве, наша армия по зимнему пути уже снова двинулась в Пруссию. И на самом-то деле оказалось, что лопухнулись не русские, а Фридрих! Загипнотизировал себя собственными иллюзиями, бравыми донесениями и восторгами берлинских газет: как русские бежали, как их гнали взашей. Услал армию Левальда на шведов в Померанию – но те же самые «бежавшие» войска были тут как тут! Останавливать их было некому. Без боя занимали села и города.

Теперь прусская пропаганда подняла шум о «русских зверствах». Как проламывали черепа пленным, «чтобы рука не ослабла», как дикие казаки потрошили женщин и детей. Фридрих заявлял, будто все население Мемеля вырезано, что «насиловали женщин, высекли одну принцессу и увели ее в лес». Приводил «свидетельства» якобы одной из потерпевших: «Если бы они насиловали только женщин!» (тут видны наклонности самого Фридриха). В общем, то же самое, что немецкая пропаганда будет повторять под копирку в 1914, 1945 г. Эта белиберда так и вошла в труды западных историков. Хотя реальные факты свидетельствуют об обратном. Ведь Елизавета решила присоединить Восточную Пруссию, поэтому войскам был дан строжайший приказ беречь ее. Очевидцы никаких насилий не отметили. Например, пастор Теге описывал: «Несколько тысяч казаков и калмыков с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением – луками, стрелами, пиками – проходили по улице. Вид их был страшен и вместе – величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням» [103, c. 276].

Кенигсберг был обречен, и Левальд успел только вывезти казну, военные запасы. 10 января 1758 г. наши войска встретила делегация магистрата. Согласилась сдать город без боя «под условием сохранения их прав, льгот и преимуществ». Фермор эти условия принял, а Елизавета назначила его генерал-губернатором новой Прусской губернии. 30 января государыня послала в Кенигсберг и гражданского губернатора, своего давнего доверенного Корфа. Гербы с прусским орлом поменяли на двуглавого. Жители вполне спокойно приносили присягу императрице, становились российскими подданными. Их брали под защиту, разрешили поступать на царскую службу.

В Кенигсберге открыли православную церковь, позже начали строить монастырь, чеканить монеты с надписью «Elisabeth rex Prussiae» (Елизавета король Пруссии) и ее портретом. Большинство русских офицеров были более образованными, чем здешние жители. Говорили по-французски, щеголяли нарядами по последней моде. Губернатор давал балы, и офицеры пленяли прусских дам изысканными манерами. До сих пор в Пруссии чай и кофе были редкостью, пунша вообще не знали – распробовали их через русских. В общем, «цивилизовали» пруссаков.

В Кенигсбергском университете преподавал знаменитый философ Иммануил Кант. Некоторые офицеры слышали о нем, стали ходить на его лекции. А когда освободилась кафедра логики и метафизики, университетский совет отобрал и представил в Петербург на рассмотрение Елизаветы две кандидатуры, в том числе Канта. Силясь получить кафедру, он отправил государыне и личное письмо: «…Готов умереть в моей глубочайшей преданности вашего императорскаго величества наиверноподданнейший раб Еммануэль Кант». Впрочем, до Елизаветы его послание не дошло, как и представление университета. Рассматривали вопрос канцелярские чиновники, они Канта не знали, а второй кандидат был старше по возрасту и ученому стажу, ему и определили кафедру по формальным признакам. Зато до императрицы допустили делегацию граждан Кенигсберга, приехавшую выразить благодарности за милостивое правление.

Фридрих от подобных известий был в бешенстве. И он отлично представлял: Кенигсбергом русские на ограничатся, двинутся на Берлин. Старика Левальда счел не способным на решительные действия. Заменил одним из лучших молодых генералов,