Я верю в тебя — клянусь тебе, Теодора. В тебя и твою душу, которую я люблю больше, чем свою собственную. Если я и выдал наш секрет, то только случайно.

— А пари? — спрашиваю я, мой голос трещит, хотя до сих пор я была такой сильной. — Почему мое имя было в том отвратительном списке?

— Твое имя было в списке? — Его глаза расширяются, а затем его кулаки сжимаются по бокам. — Лука, — вырывается у него. — Этот гребаный социопат.

Он качает головой. — Он пошутил, что внесет туда твое имя, но он постоянно шутит об этом. Это его способ напомнить мне, что я никогда не смогу заполучить тебя. Ему просто нравится влезать людям в душу.

Он смотрит на меня, и его взгляд смягчается. Он тянется ко мне, но я отстраняюсь от него.

— Ты можешь злиться на меня, если хочешь. — Его голос полон нежного пыла. — Можешь ненавидеть меня столько, сколько захочешь. Я буду ждать твоего прощения столько, сколько тебе потребуется, а если ты никогда не простишь меня, я буду жить слугой твоей ненависти. Ты можешь наказывать меня каждый день моей жизни, Теодора, если пожелаешь. Но ты не можешь ненавидеть меня издалека. Ты не сможешь, — он обводит жестом комнату, коттедж, — прятаться от меня. Ты не веришь мне, тебе больно, и ты можешь чувствовать это. Но ты не можешь отталкивать меня, потому что я знаю, что не сделал ничего плохого. Моя любовь так же действительна, как и твоя ненависть. Ты можешь нанести мне тысячу ударов, а я отвечу на каждый удар лаской. Так что не ненавидь меня издалека, Тео. Ненавидь меня вблизи.

Я издала недоверчивый смешок.

— Ты и твое высокомерие. Ты не центр мира, Закари. Я здесь не потому, что прячусь от тебя — я здесь потому, что прячусь от своего отца.

— Твой отец не вернется в эту страну. Я могу это гарантировать. Так что тебе не нужно от него прятаться.

У меня перехватило дыхание. Когда я наконец дозвонилась до Захары, она рассказала мне, что произошло у нее дома. Услышанное из уст Зака делает это более реальным, но страх внутри меня не позволяет мне полностью поверить в то, что отца действительно больше нет.

Подозреваю, что этот страх никогда полностью не исчезнет.

Зак подходит ко мне ближе. Его присутствие, полное власти и напряженной силы, кажется, заполняет небольшое пространство спальни.

— Если ты пряталась от отца, почему ты попросила Захару не говорить мне, что ты здесь?

Я облизываю губы и одергиваю рукава кардигана. — Я не просила ее держать это в секрете от тебя.

— Лгунья.

— Я не вру. Она спросила меня, стоит ли ей кому-то рассказывать. Я сказала ей, что мне нужно больше времени. Вот и все. — Я смеюсь, качая головой. — Неужели ты думаешь, что она позволила бы тебе последовать за ней сюда, если бы пыталась сохранить меня в тайне? Она практически привела тебя сюда.

Он хмурится. — Она не вела меня сюда. Это Яков понял, что она крадется за пределы кампуса.

— И Захара определенно не знает, что Яков следит за ней — по твоему приказу?

— Она попросила меня сказать ему, чтобы он прекратил, и я это сделал. — Захара скрещивает руки. — Даже я не знал, что Яков все еще следит за ней.

— И ты действительно думаешь, что Захара не знала?

— Если она хотела привести меня сюда, — требует Закари, — почему бы ей сразу не сказать мне, что ты здесь?

— Потому что она знала об этом всего несколько дней. Полагаю, она ожидала, что ее поймают раньше. — Я ухмыляюсь. — Яков, должно быть, не справляется со своими обязанностями.

Мы смотрим друг на друга через всю комнату. Закари снова делает шаг вперед, но на этот раз задние части моих ног ударяются о край сиденья у окна. Мне некуда отступать.

В насыщенно-карих глазах Закари поселяется мрачная решимость. Он начинает перекрестный допрос.

— Когда ты приехала сюда?

— Несколько дней назад.

— Где ты была?

— Путешествовала из Суррея.

— Пешком?

— И поездами, и автобусами.

— Почему ты не отвечала на звонки?

— Отец забрал его, когда привез меня домой.

Закари заметно сглотнул. Теперь, когда между нами почти не осталось свободного пространства и я оказалась в тепловой дымке его полного внимания и сосредоточенности, моя кожа начинает покрываться мурашками.

— Что произошло между тобой и твоим отцом?

— Я наконец-то поговорила с ним. — Я одариваю Закари небольшой улыбкой. — Я вспомнила, что ты говорил о заключенном и его камере. Наверное, я поняла, что мне не обязательно быть заключенной. И я вспомнила, как ты разговаривал с отцом — я никогда не думала, что смогу это сделать. Ну, я и сделала.

В его взгляде появилась мягкость — пылающая мягкость расплавленной лавы.

— Ты боялась? — Его голос звучит хрипло и грубо, словно он нездоров.

— Да. Больше, чем когда-либо.

— Он причинил тебе боль?

— Только немного.

Его кулаки сжимаются по бокам, и он делает глубокий вдох, его грудь резко поднимается и опускается. — Почему ты не позвонила мне?

— У меня не было телефона.

— А если бы был, ты бы мне позвонила?

Дыхание покидает мои легкие, а глаза щиплет. Правда срывается с моих губ, как розы и бриллианты с уст девушки во французской сказке.

— Возможно, даже если бы я ненавидела тебя тогда. Я могла, потому что какая-то часть меня всегда хотела, чтобы ты спас меня.

Мой голос дрожит — я помню, как боялась плакать, как гневался отец при звуках моих рыданий, как Закари опускался на колени и плакал, не стесняясь, у моих ног.

— Я так долго хотела, чтобы ты спас меня, Закари Блэквуд. Иногда мое сердце так громко взывало к тебе, чтобы ты спас меня, что я не могла понять, как ты можешь его не слышать. Я знаю, что принцев и рыцарей не существует и что девы должны спасать себя сами. Но я считала тебя кем-то другим, святым или ангелом, чтобы уберечь меня, когда я сама не могу этого сделать.

В глазах Закари расцветает слеза и падает прямой линией по щеке.

— Я бы так и сделал, — прохрипел он прерывающимся голосом. — Я бы сделал это, если бы только ты позволила мне. Я бы спас тебя, защитил и не позволил причинить тебе вред. Если бы только ты всегда не настаивала на том, чтобы держать меня на расстоянии.

— На расстоянии одного шага от незнакомца, — говорю я. — Я знаю. Мне было страшно. Я боялась очень долгое время.

— А сейчас?

— Теперь? Не знаю. Мне уже