Третий оставался на шаг позади, ожидая удобного момента вонзить клинок в ближнем бою.

Резким шагом Мамору переместился между двумя противниками, вынуждая их мешать друг другу, когда его сбоку схватили за плечо. Еще один рывок, и чья-то рука стиснула его волосы — традиционную прическу, хвост на затылке, который с гордостью носили самураи знак воинской чести. Резкая боль скрутила шею: враг (похоже, третий, стоявший наготове) сгибал его и тянул к земле.

— Держи его! — прошипел один из самураев, уже целясь катаной в бок Мамору.

— Нет! — рыкнул он, понимая, что если сейчас не освободится, то все будет кончено.

Свободной рукой он смог скользнуть к поясу, где прятался короткий кинжал.

Он замешкался на миг, потому что вспомнил о своей гордости воина — длинных волосах, что служили знаком его высокого происхождения. Но жизнь была важнее гордости, и потому одним стремительным движением Мамору поднес лезвие к натянутому хвосту и резким рывком обрубил собственные волосы под корень.

Рука противника, что сжимала этот хвост, вскинулась, а сам самурай, не удержавшись, чуть пошатнулся от неожиданности, потеряв опору. Мамору мгновенно вывернулся, катана в правой руке сделала круговое движение, и короткий глухой стон возвестил о том, что он поразил противника в бок. Самурай дернулся и рухнул на колени.

Мамору нырнул влево, уходя от очередного выпада другого самурая, и описал катаной смертоносную дугу. Противник, пытавшийся ему помешать, не успел парировать: оружие угодило ему точно между шеей и правой ключицей.

Оставался ещё тот, кто первым его атаковал. Тот коренастый самурай, скрипнув зубами, бросился напролом. Однако Мамору уклонился и ударил по диагонали, снизу вверх, оставив глубокий порез на его груди. Противник повалился на землю, вскинув руки, но было уже поздно.

Все длилось не более нескольких мгновений, но Мамору показалось, что прошла целая вечность. Он тяжело переводил дыхание, чувствуя на затылке обрубки волос — короткие неровные пряди и жгучую боль под кожей. Он ощущал непривычную, неправильную легкость.

Самурай без своих волос — не самурай.

Но у него было еще одно дело, которое следовало закончить. Он вскинул голову и заметил, как Хиаши пятился. Но, увидев полный ненависти взгляд своего господина, понял, что бежать некуда. Сжав губы, он выставил перед собой катану.

И хотя ноги Мамору подкашивались от усталости, он рванул к нему, перехватив рукоять оружия покрепче.

Они вновь столкнулись, но на сей раз Хиаши не тратил время и дыхание на пустые оправдания. Он видел, как Мамору убил тех троих самураев без малейших колебаний и понимал, что ему тоже не будет прощения, и потому атаковал отчаянно. Он знал, что отступать ему уже некуда.

Но Мамору был все же быстрее. Увидев слабую брешь в защите, он резко изменил направление своего удара, и его катана, словно гибкая змея, обошла лезвие Хиаши и со свистом вонзилась в правое плечо.

— А-а! — тот вскрикнул, подался назад, и катана выпала из его ослабевших пальцев.

Второй замах пришёлся на его левый бок, и Хиаши со стоном рухнул на колени. Его отчаянный взгляд метался, и в нем читалась паника попавшего в ловушку зверя. Суровое лицо господина не сулило ему пощады.

— Предательство не знает прощения, — произнес Мамору.

Хиаши вытянул руку в умоляющем жесте, но уже через мгновение его голова покатилась по земле.

А потом свистнула стрела, потому что вокруг них по-прежнему шел бой, и на колени рядом с поверженным предателем рухнул уже сам Мамору.

Удар пришелся в левое плечо и отбросил Мамору на несколько шагов вперед. Упав на колени, он правой рукой потянулся за спину и одним движением выдернул древко из раны. Со склизким звуком наконечник покинул плоть, и невольно из груди Мамору вырвался стон.

С трудом он поднялся на ноги, встав сперва на одно колено и лишь после этого выпрямившись во весь рост. Тот, кто выстрелил ему в спину, уже лежал на земле мертвым, и над ним склонилось сразу трое самураев, оставшихся верным своему господину.

После смерти Хиаши битва медленно затухала. Так часто бывает, когда в бою погибает предводитель, а его люди настолько ему преданы, чтобы сражаться за него, но уже мертвого. Те, кто примкнул к нему, теперь сдавались, уповая на милость Мамору.

К вечеру все было кончено, и напоминанием о битве служили лишь тела мертвых и несколько десятков пленных, связанных по рукам веревкой в единую цепь.

Без правой руки, без полководца Хиаши, которому он привык доверять, Мамору чувствовал себя непривычно. Прежде он поворачивал голову и отдавал приказ, и знал, что этот приказ будет исполнен. Теперь за всем ему приходилось следить самому.

Он выставил двойное число дозорных и велел разжечь костры, а затем направился к пленным. Он прихрамывал, потому что устал в битве и получил множество мелких, но неприятных ушибов, синяков и ссадин. Плечо, в которое угодила стрела, ему перевязали, но оно ныло при каждом резком движении и простреливало болью всю левую половину спины.

Обнажив катану, Мамору прошелся несколько раз вдоль пленных, которых выстроили перед ним одной длинной линией. Он вглядывался в их лица и с укором к себе понимал, что не помнил имен. Раньше он не позволял себе подобного и старался всегда держать в памяти, как зовут тех, с кем он делил тяготы боя.

Но многое изменилось за последнее время, и делать как раньше, он уже не мог.

И к чему в итоге это привело...

— Ты, — Мамору наугад указал катаной на одного из тех, кто стоял в цепи. — Шаг вперед

Темные встрепанные волосы, разводы крови и грязи на лице, испачканная, местами разорванная одежда — он ничем не выделялся из прочих.

Повиновавшись кивку своего господина, самураи освободили пленного и неласково вытолкнули вперед. Он упал перед Мамору на колени, безуспешно вглядываясь в его лицо и пытаясь отыскать там намек на милосердие.

— Господин, прошу, простите меня...

— В чем заключался план полководца Хиаши? Что вы планировали делать, если бы удалось меня убить? Должен ли был он убить меня или взять в плен? — равнодушно спросил Мамору, которого не тронули мольбы о пощаде.

— Я не знаю, господин, клянусь жизнь, я не знаю! — зачастил стоящий на коленях мужчина.

— Отрубите ему голову, — Мамору бросил это самураям, которые сопровождали каждый его шаг, и вновь посмотрел на выстроенных в линию пленных. — Ты, — указал на еще одного, — шаг вперед.

И