Он думал, что готов. Но, кажется, ошибся.

Битва, пусть и та, в которой они одержали победу, все же подкосила самураев, и больше всего — их боевой дух, потому что предательство товарищей никогда не проходило незаметно. Еще вчера он прикрывал тебе спину, а сегодня ты убил его и услышал последний вдох. С этим трудно смириться, через такое трудно переступить и продолжить свой путь.

Мамору это понимал.

Как понимал он и то, что они не могут оставаться на месте. Но и напасть — во всяком случае сейчас — они также не в состоянии.

Его людям нужно время, чтобы прийти в себя, и времени у них как раз не было. Преимущество, которое они получили, было очень, очень зыбким. И скоротечным. Он приказал строго следить, чтобы ни одно письмо не покинуло лагерь, но разве мог он быть уверен, что все будет исполнено в точности? Разве не отдавал он подобные распоряжения прежде?..

Сколько еще предателей в его войске?..

С рассветом он отбросил в сторону все карты, которые изучал, и вышел на свежий воздух из небольшого походного шатра. Мамору направился к месту, где на ночь устроили плененных предателей: прямо на берегу реки, под открытым небом. Мало кто из них спал, и, еще издалека заслышав его тяжелую поступь, многие подняли головы, с тягостным ожиданием всматриваясь в рассветный туман, что стелился по земле, из которого показался Мамору.

Он подошел к Сэдзо. Лицо того показалось ему еще более утомленным, чем накануне, и жесткая, холодная усмешка коснулась его губ.

— Значит, ты хочешь, чтобы я пощадил их? — спросил Мамору, кивком указав на остальных предателей, прислушавшихся к разговору.

Сопя от усилий, Сэдзо встал на ноги и склонил голову.

— Я уже рассказал тебе все, что знал. Мне больше нечего тебе предложить.

— Ошибаешься, — хмыкнул Мамору. — Ты можешь кое-что сделать, и тогда я никого больше не казню.

— Что я должен сделать? — опешил самурай, поскольку не мог ожидать столь щедрого дара.

— То, что ты отлично умеешь. Предавать.

***

Это случилось некоторое время назад, а теперь Мамору смотрел в затылок советника Горо. Потому что у него не хватало сил взглянуть на свою жену, под ноги которой только что бросили катану и отрубленные волосы его мужа.

Он думал об этом неоднократно. Что придется испытать Талиле, пусть и на короткий срок. На что он обрекает ее своими руками, но он и представить не мог, как тяжело ему самому будет смотреть на ее страдания.

Забывшись, Мамору повел рукой, в которой сжимал кинжал, и Сэдзо, что стоял рядом, дернулся, когда лезвие пропороло его одежду и коснулось кожи.

— Я всегда готова вас выслушать, советник, — как она ни старалась, голос Талилы все же дрогнул.

Мамору видел, как в самом начале она пошатнулась и чуть подалась вперед, словно хотела рухнуть на землю следом за вещами мужа, но все же справилась с собой и гордо распрямилась. Ее глаза холодно блеснули, когда она подняла взгляд на советника Горо, а губы презрительно скривились, стоило ей посмотреть на людей, которых он привел с собой.

Талила не узнала мужа. Его никто не узнал, ведь чтобы скрыть отрубленные волосы, он велел гладко себя выбрить, а на лицо наложил повязку, которая прятала его нос и рот — будто бы он получил ранение в битве.

Неудивительно, что его не узнала жена. Он сам себя не узнавал, когда смотрел на свое отражение в водной глади.

Он не хотел мучить Талилу ни единой лишней секунды, но не мог пока выдать себя. Он хотел послушать, что предложит советник Горо, потому что не сомневался, что, оказавшись в плену, тот примется лгать, торговаться, угрожать, шантажировать и плести свою привычную паутину.

И потому Мамору продолжал стоять в тени, а его сердце — продолжало крошиться при виде отчаяния на лице Талилы.

— Твой муж в плену, девочка, — советник тем временем решил сбросить хотя бы маску вежливости. — Пленен и опозорен. Ты можешь покориться сейчас, и тогда наш милостивый Император дарует тебе прощение. Тебе и твоему никчемному супругу. Или ты можешь продолжать эту бессмысленную войну, в которую тебя вовлек бастард — и тогда ты окончишь свои дни в клетке и цепях. А он будет казнен.

Полководец Осака, едва услышав оскорбление своего господина, дернулся вперед, но взметнувшаяся ладонь Талилы удержала его на месте.

— Ты мог отрубить волосы любого самурая и обманом завладеть катаной моего мужа, — сказала она ровным голосом, впрочем, избегая смотреть на советника Горо. — Это ничего не доказывает.

— Ты не узнаешь волосы своего мужа? — усмехнулся тот и скрестил руки на груди.

Тяжелым взглядом Мамору испепелял его затылок и мысленно уговаривал себя еще немного выждать. Еще немного, еще несколько минут.

— Нет, — не дрогнув, соврала Талила.

— Ты можешь обманывать кого угодно, но тебе не удастся обмануть меня. И себя саму, — парировал советник. — Прими предложение нашего милостивого Императора. Покорись ему. И тогда он сохранит тебе жизнь. И — если ты докажешь свою верность — он может пощадить бастарда.

Сухой, каркающий смех Талилы заставил Мамору вскинуть обритую голову.

— Ты намного старше меня, советник, и люди говорят, что мудрее. Почему же ты тогда думаешь, что я буду цепляться за свою жизнь, если ты угрожаешь казнить господина Мамору?..

Советник Горо опешил, а такое случалось нечасто.

— Я сказал, что наш милостивый Император пощадит твоего мужа, если ты докажешь свою верность.

— Ты сказал, что он может пощадить, — поправила его Талила уже без улыбки. — И я тебе не верю. Ни единому твоему слову. Ни о плене, ни о пощаде.

— Ты пожалеешь о своем упрямстве, девочка. Пожалеешь, если не покоришься. Почему ты даже не спросишь, откуда у меня волосы и катана твоего мужа? Его предали — предали люди, которым он доверял. Полководец Хиаши, — мстительно прошипел советник Горо, — заманил его в ловушку. И то же самое случится с тобой.

Даже когда он швырнул им под ноги вещи Мамору, тишина, которая погребла под собой Талилу и ее людей, не была такой ужасающе душащей. Но слова о предательстве...

Казалось, даже воздух стал вязким, а каждый вдох оборачивался мучительным спазмом в груди. Самураи застыли, не решаясь пошевелиться — слишком явной была чудовищность услышанного. Речи советника Горо, пропитанные ненавистью и торжеством,