перерос корпусные рамки. Со своими немногочисленными сотрудниками он выполнял работу, которая под силу разведывательному отделу общевойсковой армии. К подполковнику стекались сведения по различным каналам: из дивизий, от партизан, от диверсионных отрядов, от местного населения, от пленных, от специальных групп, проникавших во вражеский тыл.

Во время докладов Кононенко краток, деловит. На вопросы отвечает четко. Все заранее продумано, взвешено. Главные сведения изложены на бумаге.

Сегодня в разведсводке много важных сообщений. Павел Алексеевич, делая пометки карандашом, задерживался на тех строчках, которые особенно интересовали его.

«В городах Шклов, Горки, Орша немцами уничтожено еврейское население до единого человека. Из Орши после бомбежки нашей авиацией немцы вывели основные силы своих войск и разместили их в деревнях вдоль железной дороги Орша — Горки. Отмечается прибытие в указанные районы нового пополнения бельгийской национальности.

В лагерях военнопленных в г. Орша немцы варят из трупов мыло. Мыловар оршинских лагерей — военнопленный Селезнев. Он был на окопных работах, бывший уголовник, проходил Александровский централ, был на лесоразработках в северных районах. В лагерях свирепствуют тиф и дизентерия. Ежедневно выносят по пятьдесят — сто трупов.

В деревне Песчалово есть полицейский, который проводит бежавших из плена красноармейцев через деревню, где стоит немецкий штаб. Способ сопровождения: берет винтовку и ведет по деревне как арестованных. Выводит за деревню, берет расписку от них, в которой указывается благодарность за оказанную помощь. Таких расписок у него имеется около 40 штук.

(Павел Алексеевич сделал пометку: „Сообщить полковнику Шмелеву для использования при движении по тылам противника“.)

Полицейские в лагерях тоже из военнопленных, прилично одетые, обмундирование аккуратно подогнано, все в хромовых сапогах. Ежедневно проходят строевую подготовку. В строю поют песню: „Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися…“

Последние дни наблюдалось движение из Смоленска на Рославль автомашин и танков, преимущественно средних. К машинам прицеплены пушки малых и средних калибров. Машины и танки выкрашены в белый цвет. Немцы расчищают дорогу от Смоленска до Монастырщины. Деревням, окружающим Монастырщину, отдан приказ о заготовке продовольствия и фуража. Деревенские старшины ходят по хатам и намечают распределение немецких солдат, которые должны прийти в ближайшее время.

(„Накапливают силы против нашей группы“, — отметил Белов.)

В Горки свезено до 500 крестьянских бричек на железном ходу, там же производится ремонт их. По селам набираются лошади, организуется гужевой транспорт, ездовыми садятся крестьяне. Прилегающим деревням отдан приказ: где останавливается гужевой транспорт, крестьяне обязаны обеспечивать фуражом конский состав и продуктами ездовых.

На западном берегу Днепра, в районе Орши, имеются четыре немецких аэродрома. Точное их месторасположение не установлено, так как в район аэродромов никто из местного населения не допускается. Между Смоленском и Рославлем строятся укрепления. Часть из них — землянки, обшитые бревнами, с большим накатом, предположительно для штабов. На этом строительстве работает до 300 местных плотников.

Вывод: противник сосредоточивает крупные резервы пехоты с танками в районе Рославля с целью перейти в наступление в общем направлении Ельня, Вязьма».

— Спасибо, Александр Константинович, новости существенные, — поблагодарил генерал. — Хочу спросить: вы упоминали как-то о конфликте с командиром партизанской дивизии в Испании. Что у вас произошло тогда?

— Давняя история. Каша была заварена без меня, я только расхлебывал. Приехал сражаться с фалангистами, готовился ко всяким трудностям, а удар получил с той стороны, откуда никак не ожидал: от своего товарища — коммуниста.

— От командира партизанской дивизий? — уточнил Павел Алексеевич.

— Да, от Мигеля. Меня назначили к нему советником, явился с открытой душой, а он встретил меня как врага. С мрачной ненавистью. Я, по совести сказать, даже растерялся. Словно глухая, стена между нами. Потом, спустя время, понял, что он человек крайностей. Если вспыхнет, не погасишь. А угаснет — воспламенить трудно.

— Испанский характер.

— Среди славян характеры тоже есть не дай господи, — усмехнулся Кононенко и продолжал: — А Мигель, кстати, родился не в Испании. Он из Мексики, немало в нем было индейской крови. Лицо медное, темно-красное, волосы черные как воронье крыло, а жесткие, словно проволока. Поступал Мигель в любом деле так, как хотел. Гордый он человек, обидчивый, а кое в чем — как ребенок. Разумеется, все это я узнал не сразу.

Кононенко вздохнул, задумался, сосредоточенно глядя в угол комнаты:

— Не могу передать, товарищ генерал, как трудно мне было. Он меня молчаливым презрением убивал. Перед боем сядем втроем: он, я и переводчик. Мигель равнодушно выслушает мое мнение и тут же отвергнет его. Или промолчит, но повернет все по-своему, даже в ущерб делу. Вот и получалось, что не польза от меня, а вред. Я по ночам не спал, извелся весь, стараясь понять, с каким ключом к Мигелю подойти.

— Может, ему и не требовался советник?

— В том-то и вопрос, что требовался. Организатор он был хороший, умел зажечь бойцов, а военного дела не знал. Неумелые действия — лишние потери. А ведь это тоже груз на мою совесть!.. И вот наконец не выдержал я. Готовилась крупная операция. Мигель, как всегда, со скучающим видом выслушал меня и явно ждал, когда уйду, чтобы отдать свои собственные распоряжения. А я не уходил. Мигель начал проявлять нетерпение, спросил: «На какой участок советник собирается ехать?» Я ответил: «Это будет зависеть от нашей беседы». Мигель вскинул брови: «Какой беседы?» — «Которая сейчас состоится».

Так я ему сказал и начал выкладывать все, что у меня накопилось. Резко выкладывал. О нашем общем долге, о его непонятных поступках. У переводчика голос дрожал от волнения. Мигель наклонил голову, подался ко мне, на скулах набухли бугры. И вдруг произнес по-русски, обращаясь к переводчику: «Выйди. Сам поговорю с Алехандро».

Он, оказывается, изучил русский язык. Давно мечтал побывать в Москве, и побывал там однажды — на конгрессе Коммунистического Интернационала Молодежи. А советник, который работал с ним до меня, не знал этого. Человек он был бестактный, грубый, не скупившийся на оскорбительные выражения прямо в присутствии Мигеля. Все равно, мол, не поймет. Были у советника и другие грехи: насчет выпивки, насчет женщин. А Мигель слушал, смотрел и делал свои выводы.

— Да, ситуация сложная, — сказал Белов, закуривая. — Почему же он не пожаловался на советника, не поговорил с начальством?

— Он гордый и независимый, ему противна любая жалоба, — ответил Кононенко. — Но я, когда выслушал Мигеля, тоже заявил ему, что коммунисты так не поступают. Должность командира дивизии ему доверена партийной организацией, он обязан советоваться и отчитываться перед партией. Мне, дескать, тоже противны всякие кляузы, однако я считаю долгом сообщить о поведении своего предшественника и потребовать, чтобы ему воздали должное.

«Ты не сделаешь этого! Ты