– Ой, ногу вывихнула! С места не могу двинуться! Ой, больно, больно! – донеслась слезная жалоба. Портниха выбыла окончательно.

Помощи ждать неоткуда. Отпускать Агату нельзя даже на миг: шея не выдержит. Полицейский свисток не достать: одной рукой тело не удержать. Придется рисковать, сделав невозможное.

Пушкин три раза вздохнул, чтобы унять дыхание, медленно поднял правую ногу и подошвой ботинка нашел упор на краю. Дальше нужно сделать гимнастическое упражнение в прыжке. Сделать с первого раза. На второй спасать будет некого. Собрав всю силу в мышцах правой ноги, Пушкин попружинил на носке левой, примеряясь к высоте, которую надо было взять. Оставалось надеяться, что старый тяжелый стол не перевернется.

Агата издала сдавленный звук. Готовиться к прыжку в раскоряченной позе больше нельзя. Пушкин мысленно испросил помощи высших сил. И со всего отчаяния оттолкнулся с огромной тяжестью в руках.

Сила инерции вознесла вверх. На краешке стола он успел поймать равновесие, шатаясь, но держась на злости. Натяжение веревки заметно ослабло, Агата мягким кулем прилегла к нему на плечо. Пушкин видел узел и мог до него дотянуться. Только Агату удержать бы и не свалиться самому. Тогда сразу конец.

Сделав полшага от края, сколько позволила веревка, Пушкин переложил ее тело на левое плечо, освобождая руку. Занемевшими пальцами нащупал узел. Подергав, он понял, что в таком положении развязать не сможет. Сунув руку в карман сюртука, пока другая еще терпела тяжесть, Пушкин вынул свисток и дал двойной тревожный сигнал. В помещении звук был оглушительным, даже Агата шевельнулась. Но городовой на улице не услышит. Да и не дежурит под домом… Оставалось дождаться утра… Пушкин готов был держать Агату, пока сам не упадет замертво. Но с петлей на шее она долго не протянет, гортань сдавлена, может задохнуться… Ей нужна помощь…

Пальцы наткнулись на что-то твердое на спине Агаты. Нож спрятан между лопатками.

– Прошу извинить, – прошептал Пушкин и залез рукой ей за шиворот. Рукоятка ускользала. Он вцепился так, что вытянул на кончиках пальцев. И успел поймать подло выскользнувший нож. Рукоятку теперь сжимал накрепко.

Плечо, на котором покоилась Агата, затекло до бесчувствия. Пушкин примерился и стал резать у нее над головой. Веревка пружинила, виляла, не желая отдавать добычу. Долго играть с ней нельзя. Его силы были на исходе. Не чувствуя ничего, кроме тупой усталости, Пушкин приподнял левое плечо и сумел ухватиться за веревку. Не позволяя петле душить Агату, натянул струной так, что стол зашатался, и ударил ножом, как шашкой.

Раздался мягкий чмокающий звук. Агата повалилась на него. Падая назад, Пушкин успел спрыгнуть и упасть на спину, больно ударившись затылком и плечами. Агата лежала у него на груди. Он слышал главное: она дышит…

Пушкин бережно переложил ее на пол, разрезал узел, стянувший ей руки, и остался сидеть рядом, так и не выпустив поварской нож. Ему требовалась передышка.

– Вы опять спасли мне жизнь? – раздался тихий голос.

Пушкин обернулся. Огоньки подсвечника играли звездами в ее глазах.

– Пустяки, не о чем говорить, – ответил он, еле дыша.

– Да, спасли… Уже в третий раз…

– Вы ошиблись…

– Закрыли от пули, вынули из ледяной могилы… А я не имею права даже поцеловать вас в благодарность…

– В этом нет необходимости…

– Ну и ладно, – сказала Агата и провалилась в забытье.

Когда опасность миновала, прежде всего оставался долг. Пушкин взял подсвечник и посветил. С пола исчезли купюры, которые бросил сластолюбивый купец, и не нашлось сумочки Агаты. Зато он увидел причину странного звука, который отметил, когда бежал к висящему телу: его ботинок превратил в груду осколков аграф в форме лютика голубого. Который, по всей вероятности, обронил преступник.

С лестницы доносились стоны портнихи. Медлить нельзя. Сунув нож за брючный ремень и подхватив Агату, легкую и бесчувственную, Пушкин выбрался на улицу.

На свежем воздухе полицейский свисток расстарался во всю мощь. Извозчик проснулся, лошадь вздрогнула, а с ближайших постов прибежали двое городовых. Чиновника полиции узнали, синяка не заметили и отдали честь. Уложив Агату на диванчик пролетки, Пушкин раздал приказания: одному городовому сторожить квартиру, другому бежать в участок и передать приставу фон Глазенапу строжайшие инструкции. Их надо исполнить немедля, сейчас, сразу, ночью. Заодно захватить доктора для раненой портнихи. Городовые кинулись исполнять.

Пушкин обещал извозчику три рубля, если довезет до Страстной площади. Спорить с пассажиром, у которого здоровенный нож заткнут за пояс, извозчик не посмел. Да и что спорить: плата щедрая.

По спящему городу пролетка полетела под гиканье и покрик московских лихачей: «Поди! Поди!»

Грохот, потрясший входную дверь посреди ночи, мог устроить только один человек. Агата Кристафоровна не сомневалась, кого увидит на пороге. Когда же открыла, готовясь высказать все, что думает, язык прилип к горлу, и она чуть не упала в обморок. Жаль, что в обмороки падать не умела. Представшее зрелище могло испугать и при свете дня. Грязный, взмыленный племянник украшен синяком в пол-лица, за пояс заткнут нож, а на руках у него Агата с петлей на шее.

– Ты что наделал! – закричала тетушка, быстро придя в себя. – Живого человека удумал на веревку, как собаку, посадить! Откуда схлопотал синяк?

– Это я его медным тазом, – пробормотала Агата, которую растрясла поездка.

– И правильно, миленькая моя! Еще мало!

– Тетушка, нам можно войти? Мадемуазель Керн нужна врачебная помощь…

Агата Кристафоровна опомнилась и начала командовать. Агату велено было нести в спальню. Разбуженной Дарье даны сразу три приказания: бежать за доктором, бежать на кухню делать травяной чай, бежать в ночную аптеку за каплями. В доме началась жуткая суета. Тетушка носилась за ножницами, бинтами, льдом, ночной сорочкой, коньяком и прочей ерундой. Подождав, пока пыл немного утихнет и она уйдет из спальни, Пушкин подошел к кровати. Агата лежала, укрытая одеялом до шеи.

– Простите меня, – чуть слышно сказал она. – Я попала в глупейшую ловушку… Только вошла в калитку и получила удар по голове… Наверное, сотрясение.

– Видели, кто вас ударил? – спросил Пушкин, держась строго. – Описать сможете?

– Такой низкий, невысокий и… И все…

– В темноте не разобрали.

Агате было совестно, что не успела приглядеться лучше.

– Никто бы не разглядел… Я очнулась, стоя на краю стола, с петлей на шее… Хотела напоследок посмотреть ему в глаза, но он прятался, держался позади меня… Хоть и темно было…

– Что говорил?

– Издевался, предлагал, чтобы сделала шаг и покончила с мучениями. Мерзкий тип.

– Почему так решили?

Агата хотела пояснить, что человек, который бьет тебя по затылку, а потом вешает, не слишком приятая личность. Разве Пушкин поймет? Все человеческое ему чуждо…