– По моей просьбе? О чем вас просил, мадемуазель?

– Срочно прибыть в салон Вейриоль и подняться на второй этаж… Я не могла отказать в вашей просьбе, из дома уехала не позавтракав, примчалась сюда, а мне руки крутят… Если это шутка, то очень дурная… Не ко времени, у вас завтра свадьба, а вы такими глупостями занимаетесь…

Барышня казалась обиженной, не испуганной. Пристав же про себя отметил: оказывается, у чиновника сыска завтра свадьба, а он, вместо того чтобы невесту веселить, бегает по сыскным делам. Это какую же надо силу воли иметь?

– Каким образом получили мою просьбу? – спросил Пушкин.

Ему ответили взглядом, каким девушки умеют осуждать дурные поступки.

– Зачем этот допрос, Алексей Сергеевич, вы прислали письмо…

Он протянул руку к прутьям.

– Извольте письмо…

– У меня его, конечно, нет…

– Где оно?

– Дома осталось, – последовал возмущенный ответ. – Собиралась в такой спешке, что успела только сумочку не забыть… Видите, что примчалась в домашнем платье, такой стыд…

Действительно, шелковый предмет дамского туалета лежал у нее на коленях. Пристав по ротозейству или благодушию не забрал и не проверил, что в нем. А если бы прятала револьвер? Пушкин не стал указывать на промашку, чтобы не портить настроение. И приказал открыть камеру.

– Мадемуазель забираю, – сказал он, подавая руку приставу. – Блестящий результат, ротмистр… Поймали, кого требовалось…

– Теперь дела будут раскрыты? – спросил фон Глазенап, распираемый от счастья.

– Никаких сомнений, – ответил Пушкин и подал руку барышне, которая умудрилась задеть лбом стальной прут, выходя из камеры. Место удара потерла платочком, сдерживая слезы. Только губки дрожали. Кругом одна обида…

* * *

Дверь открыла Василиса.

– Гая? – проговорила она так, будто на пороге дома стоял призрак. – Ты куда делась? Авива Капитоновна тебя ищет, Дмитрий Козьмич волнуется… Что за ребяческие поступки?

За спиной барышни показался Пушкин, который предпочел появиться не сразу.

– Алексей Сергеевич? – проговорила Василиса, отступая. – Как вы… Что… Откуда…

Она не могла подобрать нужных слов.

– Василиса Ивановна, вы получили рано утром письмо для Гаи Федоровны?

– Нет, конечно… Горничная Наталья принимает утреннюю почту…

– Пришлите ее сюда, – попросил Пушкин.

Кивнув, Василиса отправилась на поиски.

Споткнувшись о порожек, Гая вошла и оглянулась.

– Могу быть свободна или по-прежнему арестована? Все, что знала, и так рассказала по дороге… Больше добавить нечего…

– Вы слишком доверчивы, Гая Федоровна, – сказал он. – Странное сочетание с вашим умом.

– Как жить, если не доверять близким людям? – ответила Гая, отводя глаза. – Простите, что доставила лишние хлопоты… Письмо принесу в Зеленую гостиную… Дом уже знаете, найдете…

Торопливо, почти бегом она поднялась по лестнице и скрылась за поворотом мраморных перил.

В прихожей тихо, как тень, появилась барышня в фартуке и коронке горничной. Она сдержанно поклонилась.

– Искали меня, господин Пушкин?

Прислуга в доме обязана знать имя жениха.

– Утром было доставлено письмо для Гаи Федоровны. Кто принес?

– Посыльный, – последовал краткий ответ. Горничная оказалась не из болтливых. Даже излишне строгая.

– Часто приносит корреспонденцию?

– Впервые видела.

– Будьте любезны описать его…

Наталья пожала плечиками, отчего крылышки фартука махнули и опустились.

– Неприметный человек… Невысокий… Лицо неприятное… – Тут она запнулась, будто что-то вспоминая. – Еще показалось странным, что он низко держится, будто спина старика.

– Посыльный горбился?

– Довольно сильно… Но почему спрашиваете, если это ваш посыльный?

Нечто подобного следовало ожидать.

– Посыльный представился от сыскной полиции? – спросил Пушкин.

Его смерили презрительным взглядом. Горничная составила не слишком высокое мнение об этом господине.

– Конечно, вы же сами его послали…

– Что он точно сказал, передавая письмо?

Очередную глупость жениха Наталья терпеливо снесла.

– Сказал: срочное сообщение для Гаи Федоровны Бабановой от чиновника Пушкина, ответ не нужен, – тоном классной дамы доложила она. – Что-нибудь еще от меня требуется?

Пушкину требовалось слишком многое, чего горничная не могла дать.

Он поднялся по мраморной лестнице и, обходя большую гостиную, прошел в Зеленую. Гая уже ждала. Она молча протянула сложенный и помятый листок. Пушкин развернул послание. Быстрым мужским почерком было написано:

«Гая Федоровна! Обстоятельства крайней важности, имеющие отношение к жизни и смерти, требуют меня просить Вас немедленно, не откладывая ни минуты, прямо сейчас прибыть в Спасоналивайковский переулок и, не заходя в модный салон, подняться в известную вам квартиру. Вопрос чрезвычайный, требует вашего присутствия. Считаю каждую минуту до встречи. Ваш Пушкин А.С.»

Автор записки не только не знал почерка чиновника сыска, но и не старался повторить его манеру. Наглая фальшивка, рассчитана на внезапность. К тому же Гая Федоровна никогда не видела от него ни единой строчки. Ей захотелось поверить, что она нужна бывшему жениху. Посему не могла и не хотела думать, побежала по первому зову. Подлый расчет на безнадежно влюбленное сердце, которое готово совершить любую глупость ради мечты.

– Оставлю у себя, – сказал Пушкин, пряча письмо в карман.

– Как вам угодно. – Гая дернула плечами. – Оно мне не нужно… Кто-то глупо и зло подшутил надо мною… Того и заслуживаю… Алексей Сергеевич, дядюшка хочет вас видеть, он в своем кабинете на третьем этаже, позвольте провожу…

И она пошла из гостиной. Пушкину оставалось послушно следовать за ней.

В этой части дома он еще не бывал. Третий этаж сильно отличался от других. Здесь не было ни картин, ни ваз, ни развешанного оружия. Обстановка строгая, деловая, как будто женские руки, вечно устраивающие уют там, где не просят, сюда не допускались. Гая постучала в крепкую дубовую дверь, вошла и представила Пушкина.

При солнечном свете Дмитрий Козьмич не казался устрашающей копией брата. Он крепко пожал Пушкину руку и не выказал излишнего дружелюбия. Напротив, смотрел придирчиво и подозрительно.

– Оставь нас, солнышко, – обратился он к Гае. Когда дверь за ней захлопнулась, указал на кожаное английское кресло. – Это кабинет брата… Единственное место в доме, где нас не могут подслушать…