– Объяснений? Нет, не желаю… Как объяснить, что вдова в праздничном платье разгуливает, так еще завтра замуж собралась сама и дочку выдает… Мало того что траур не соблюла, так еще полицейского в родство принимает. Это какой же стыд… Как людям в глаза смотреть будем? Фамилия Бабановых больше ста лет в купеческом сословии числится, и никогда позора не имели… Почет и уважение одно… Что же теперь будет? Как в сословии о нас подумают? Никто ведь дела иметь не станет, руки мне не подадут… Что ж ты натворила, дурья башка? Или, думаешь, Федор умер, так на тебя управы не найду…

Кулак, крепкий, крестьянский, лег между тонкого севрского фарфора. Даже в покое от него исходила сила. В ответ мадам Бабанова тоже положила на стол свой кулачок.

– Вот что, Дмитрий, забудь о подобных замашках… Ты здесь не хозяин. По завещанию Федора Козьмича ты назначен пожизненным директором фирмы с окладом в двадцать тысяч годовых, в твоем распоряжении весь третий этаж дома… Живи и радуйся. А в мои дела не смей соваться…

– В твои дела? – тихо повторил Дмитрий Козьмич. – Нет твоих дел, а есть семья…

– Была, да вышла ваша бабановская семья, – ответила Авива Капитоновна с улыбочкой. – Завтра я стану графиней Урсеговой, Астра выйдет за господина Пушкина, и Гаю вскоре пристрою. Вот и все! От Бабановых один ты и остался. Да ведь от тебя, как известно, потомства не будет… Кончились Бабановы, вышли! Одна вывеска на торговле и останется! И зубами на меня не скрежещи… Я не боюсь… Теперь я тут законная хозяйка… Как скажу, так и будет! Понял?

Дмитрий Козьмич положил на кусок хлеба шмат соленой осетрины, сверху прикрыл другим, свернул на манер блина и отправил в рот.

– Значит, огласили завещание? – спросил он, работая челюстями.

Видя, что свояк ведет себя мирно, мадам Бабанова не стала лезть на рожон.

– Огласили, – сказала она. – Твою долю знаешь… Девочкам оставлено хорошее приданое… Курдюмову пожалована тысяча рублей… Прислуге кому по сто, кому по пятьдесят рублей. Остальное переходит в мое полное владение. А ты при мне – пожизненный директор над торговлей под фирмой «К. М. Бабанов и сыновья».

Дмитрий Козьмич равнодушно жевал.

– Тетке твоей, Капустиной, досталось что?

– С какой стати? – возмутилась Авива Капитоновна. – Эта мадам вообще никто…

– А ежели продать решусь торговлю?

Она улыбнулась победителем, одолевшим опасного и сильного врага.

– Так ведь в завещании ясно записано: ты – пожизненный директор… И новый владелец не имеет права тебя сменить…

– Вот же как хорошо устроилось. – Дмитрий Козьмич стряхнул крошки с бороды. – Ну, теперь все разъяснилось… Брата где похоронили?

– На старом Даниловском кладбище…

– Хорошее место… Фамильное… Как же Федор так внезапно взял и умер? Вроде на здоровье не жаловался… Или захворал чем?

Дмитрий Козьмич казался исключительно спокойным.

– Переел блинов на Масленицу… Когда доктор прибыл, он уже умер…

– Надо же, от блинов. – Дмитрий Козьмич в задумчивости покачал головой. – Не припомню такого в нашей семье…

Мадам Бабанова решительно встала.

– Что ж, ты узнал все, что хотел… Уже поздно, пойду спать. С утра хлопоты по свадьбам… Ужинай в свое удовольствие, прикажу тебе самовар принести и комнату приготовить… Только мой тебе совет. – Тут Авива Капитонова подалась вперед. – Не вздумай вмешиваться. Не смей мешать свадьбе Астры… Она выйдет за Пушкина… Как захочу, так и будет… Доброй тебе ночи, Дмитрий…

И она вышла из столовой хозяйкой положения.

А господин Бабанов остался. Он поигрывал столовым ножом, постукивая черенком о скатерть. Мрачные думы свели его брови, углубив фамильную ложбинку между ними. Дмитрий Козьмич не знал, что теперь делать. Разве только довериться народной примете: утро вечера мудренее…

* * *

Цветущий синяк под глазом произвел ошеломительный эффект. Портье Сандалов без малейшего намека взял ключ от номера баронессы и лично пошел открывать. Пушкин вошел в номер и ощутил запах, который мог принадлежать только одной женщине на свете. Сейчас этот запах требовал быстрых действий.

Записка от «Клуба холостяков» лежала на столе. После знакомства с приятелями графа Пушкин знал наверняка, что это фальшивка. К тому же почерк был практически идеальным, каким пишут официальные бумаги или приглашение на свадьбу. Похож на приглашение из сумочки Юстовой, о котором Пушкин не забывал. Место встречи вроде бы указывало на буфет в Клину. Но поверить в это было невозможно. Агату увезли в другое место. То есть куда угодно. И все-таки в тексте письма явный намек на то, что должно быть понятно именно Агате. Чтобы согласилась туда отправиться. Шанс незначительный, вероятность крайне мала, но ничего другого не остается.

Выйдя на Никольскую, Пушкин разбудил извозчика и приказал двигаться в Спасоналивайковский переулок, обещав двойную плату. Пролетка понеслась в Замоскворечье.

В окнах салона мадам Вейриоль было темно. Бросив извозчику рубль, Пушкин оставил его ждать. Грохот дверного колокольчика поднял заспанную портниху. Приоткрыв дверь, девица жмурилась и светила на неурочного гостя оплывшей свечкой. Отстранив ее, Пушкин обошел темные помещения. Дверь из примерочной в сад была закрыта. В комнате швей на столе разложен тюфяк, на котором ночевала портниха.

Взяв с декоративного камина подсвечник на три свечи, он обогнул дом и оказался в темных сенях. Портниха следовала за ним. Пушкин поднялся по лестнице и дернул дверь. Заперто. Последний шанс таял окончательно. Засунув руку в щель, Пушкин нащупал ключ, который вернул на место, когда закрывал квартиру несколько часов назад. Это означало конец. Для очистки совести он сунул ключ в замочную скважину, повернул и распахнул дверь.

В темноте с потолка свешивалось что-то длинное, доходившее до стола. Его мысль работала с бешеной скоростью: когда выходил из квартиры, стола тут не было. С потолка ничего не свисало. А значит…

Тело шевельнулось, сделало движение вперед и повисло, судорожно дернувшись. Не глядя сунув подсвечник, Пушкин бросился вперед, подхватил ноги и приподнял. В темноте он смутно разглядел лицо и петлю, от которой уходила веревка к потолочному крюку. Агата хрипела, но, кажется, была жива.

– Ко мне! – рявкнул Пушкин, приподнимая тело над собой.

Очнувшись, портниха подбежала, вцепившись в подсвечник, как в спасение.

– Стол ко мне двигай!

Девица заметалась, не зная, куда деть подсвечник, поставила на пол и подтолкнула стол. Агату тут же потянуло вверх. Теперь приходилось держать ее на вытянутых руках. Пушкин понял, что конец веревки привязан к ножке стола. При малейшем движении будет хуже. Надо срочно что-то предпринять.

– Портновские ножницы! Бегом!

Портниха бросилась на лестницу, по ступенькам зашлепали ноги. Раздался шум падения, будто покатился мешок, а затем последовали стон и плач.