Скорее уж наоборот, найдутся те, кого связало безразличие к собственной участи. Горячечные циники, занятые изнурительным совокуплением в липкой постели, в которой им и предстоит окоченеть, изойдя кровавым потом.

Вот снова выломанные двери – на этот раз у винной лавки. А на площади – горстка живых. Толпятся перед фургоном крикливого торговца. Аукцион, что ли, какой? «Сарацинские эликсиры» – написано на фургоне. Тут же грифельная доска, там подробно весь ассортимент. Вытяжка из черного яйца, выдержанного под мышкой у покойника. Мазь из семени единорога. Засушенная сколопендра.

– Еще торгуетесь, бессовестные? Да это же пуповина великого Мерлина, один из сильнейших амулетов христианского мира. Один раз приложиться – и никакой мор вам не страшен.

Приложить бы самого пройдоху неким сильным средством, скажем, кованым сапогом, да нет времени вмешаться.

Дорога на Камелот выводит меня за город. Теперь, когда человеческое жилье осталось позади, можно убрать с лица шарф. Справа потянулся Сильва Альвана, резидентский лес. Эх, не успею в столицу до сумерек: красноватое солнце норовит заползти за черные зубцы сосен, будто жук за воротник. Трубочист фыркает, стрижет ушами. Мне и самому не по себе – в такой близости от зачарованной чащи. Люди тут не селятся – электротехника не работает из-за магических эманаций. Ну ничего. Еще десяток верст – и будет мост через Серпентуру, там полоска ничейной земли пошире.

Уже поблизости от переправы нагоняю одинокого пешехода. Крепкий мужчина лет пятидесяти, но полностью седой: белые волосы спадают на плечи.

– Любезный, – сдерживаю я коня, перевожу его в шаг. – Вы бы не ходили тут один. Остроухие под боком как-никак.

Белоголовый продолжает молча идти – разве что бегло покосился на меня, подняв бровь. Мина у него при этом самая постная, как бы говорящая: «Скакал бы ты своей дорогой, дружочек, а уж я без чужих мнениев разберусь, где мне ходить».

Беженец, должно быть. Идет из Анерленго, уходит от чумы. Вон, никакой поклажи у него. Одет тоже так, будто не было времени на сборы: замшевая куртка, холщовые штаны и сыромятные сапоги. В сумерках-то прозябнет. Но, наверное, лучше уж холод, чем колдовской мор.

Подвез бы его, да Трубочист не оценит. И так вон вьется подо мной. Чего это он, в галоп, что ли, торопится?

– Ну, бывайте. На том берегу есть охотничий домик. – Даже не знаю, откуда у меня такие сведения. – Можно и заночевать. Версту пройдете вниз по течению, не пропустите. Только там может быть не очень уютно. Серпентура его каждую весну затапливает.

Незнакомец глядит на меня исподлобья, жует губами.

– Ириуа, – картаво бросает он.

Да это же эльфийское название. И выговор соответствующий. Вот тебе и беженец! Снизошел до диалога. Не вынесла душа первопришедшего, как исконное имя реки поганит поганый человеческий поганец. И все равно напрасно он тут один.

Собираюсь дать Трубочисту шенкеля, не спуская глаз с незнакомца. В этот момент порыв сырого ветра, налетевший со стороны реки, сносит его седые волосы назад. Там, где я ждал увидеть заостренное ухо, темнеет уродливая дырка, окаймленная застарелым рубцом.

Стараюсь сдержать брезгливую гримасу, да и не до того мне уже, потому что Трубочист, заржав как дурной, встает на дыбы. Куда делись поводья? Хватая воздух руками, лечу спиной назад.

Жестоко дергаюсь всем телом. Даже доски кровати всхлипнули. Открываю глаза.

Надо мной оштукатуренный потолок с паутинкой трещин. Я в Вальмонсо.

В окно брезжит серое утро.

Приснилось. Это был сон. Но теперь-то уж точно придется вставать.

Откинув одеяло, медленно сажусь в постели, опускаю ноги на холодный пол.

Провожу ладонью по лицу и утыкаюсь взглядом в пустой угол комнаты.

А в глазах, как след от вспышки, застрял назойливый образ: непристойное отверстие в середине эльфийского профиля, окруженное остатками хряща. Не может быть. Или может? Я не смею довериться этим намекам подсознания. Глубокий вдох. И выдох. И еще раз – вдох и выдох. Все, я бесповоротно проснулся, а моя пронзительная догадка по-прежнему не потеряла смысл. Похоже, я знаю, где искать Лаврелион.

Сильва Альвана. Резидентский лес. Идеальное убежище, потому что людям туда ход заказан. Вот части мозаики и стали складывать в связный узор. Итак. Ален Лурия инсценировал уничтожение кастигантов. Нужно было их где-то надежно спрятать. Те немногие территории, что еще не заняты людьми, либо не пригодны для проживания, либо заняты резидентами. Какие варианты? Например, гномьи штольни, но это даль, клаустрофобия и совместные предприятия гномов и людей, а значит, и риск разоблачения. Другое дело – реликтовый лес остроухих: это всего пара часов езды от Камелота и прекрасная экология. Правда, десять лет назад королевство еще вовсю покушалось на эльфийские границы, а сами эльфы не предоставляли убежища людям. Но могло ли это помешать гениальному Алену Лурии? Разумеется, нет. В составе волонтерского корпуса он проник на территорию первопришедших. Только он не убивал их. Он вступил с ними в сговор. Пообещал им неприкосновенность границ в обмен на размещение в Сильва Альвана небольшого заведения. Чтобы не вызывать подозрений да и просто избавиться от свидетелей, Лурия пожертвовал соратниками. Их расстреляли из эльфийских луков, а будущий лидер «Arma Domini» стоял и смотрел. Но он должен был не просто вернуться из экспедиции живым. Он должен был вернуться героем. И тогда несколько эльфов добровольно отрезали себе уши – ради варварского ожерелья на шее Алена Лурии. Малая цена за независимый Сильва Альвана. А трупы на фотографии, которую показал мне Лантура – не удивлюсь, если это Аленовы братья по оружию, которых он предал, переодетые в эльфийскую форму.

Дело за малым – пробраться в Сильва Альвана. Хотя это проще сказать, чем сделать. В лес можно войти в том месте, где он граничит с Лэ, но, судя по всему, Лаврелион где-то на юге резидентского леса, за Серпентурой. По эльфийской земле я туда просто не доберусь. Значит, придется ехать через Анерленго в Камелот, а там уже до Лаврелиона рукой подать.

Раздается стук. Вздрагиваю.

Натянув штаны и на ходу застегивая ремень, открываю дверь. На пороге Гальфрид при полном мажордомском параде. Я даже успеваю занервничать. Ведь это уже было. Как там говорил Лантура? «Мозг берет похожую ситуацию, пережитую во сне, и подгоняет ее под реальность». Как-то так. Дежавю.

– Я сожалею, сэр, что вынужден беспокоить вас в столь ранний час, – степенно и без малейшего сожаления начинает Гальфрид, – к вам посетитель.

– А? – Я хмурюсь, и это единственное мимическое усилие, на которое способно мое лицо, опухшее и неродное после обморочного сна.

– Посетитель, сэр. Я распорядился подать кофе в библиотеку. Могу я передать, что вы спуститесь… – он осматривает мою смятую полунаготу и оттиснутые на ней складки простыни, – в пределах пятнадцати минут?

– Да, я спущусь. Спасибо! – киваю тяжелой головой и закрываю дверь.