«Не выдержала душонка», — усмехнулся про себя Орехов и ответил, что на немцев он табаком не запасался.

Ефрейтор сглотнул слюну и переступил с ноги на ногу.

— Война бессмысленна и аморальна, — с усилием заговорил он снова, схлестнул пальцы в замок и страдальчески шевельнул бровями. — Я много думал об этом. Если в мирное время я бы убил человека, меня бы садили в тюрьму. Люди меня назвали убийца. Почему же за убийство на фронте называют героем? Где есть разница, господин сержант?

Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Немцы есть обманутый народ и теперь дорого платят за это.

— Несчастненькие, значит? — холодная ярость подкатила к Орехову. — Страдальцы? Жалеть вас, выходит, надо, одураченных да околпаченных? А своя голова где была, господин фриц? Напрокат головы Гитлеру отдали? В сорок первом во всю глотку «Хайль!» орали, по колено в крови шли и не оглядывались. Тогда о совести не говорили.

Хитер ты, Питер Штауфер! Хитро говоришь, красно. На жалость нашего брата взять хочешь. Нет, у нас память крепкая. Теперь мы стреляные воробьи, мякину не рассыпай, не клюнем. «Око за око, зуб за зуб» — такая есть пословица.

— Господин сержант не верит мыслям моего сердца? — дрогнувшим голосом спросил ефрейтор. — Не верит, что немцы не все одинаковы? Честные немцы ненавидят СС.

Последнюю фразу Штауфер сказал приглушенным голосом и ворохнул глазами на дверь сарая.

— Что косишься? — спросил Орехов. — В вашей же группе нет эсэсовцев.

Николай был уверен, что Штауфер подтвердит его слова, но немец возражающе качнул головой.

— Есть, — сказал он. — Я видел, как тот, у которого вы взяли шинель для носилок, снимал в лесу эсэсовский мундир. Он есть гауптштурмфюрер.

— Тот плюгавый, что в нижней рубашке шел? — недоверчиво спросил Орехов.

Штауфер подтвердил.

— Своих, значит, выдаешь? — усмехнулся Николай. — Правильно, что тебя из эсэсовцев вытурили. Гестаповец против тебя овечка. Ты, Штауфер, подлее. На одном стуле сидишь, а на другой смотришь.

— Господин сержант, — пленный протестующе вскинул руки, но Николай не дал ему говорить.

— Хватит, наслушался досыта… Эсэсовец хоть враг ясный, а ты выродок. Норовишь в душу ужалить. Гитлера верх был, эсэсовские квадратики на петлицу цеплял, а как жареным запахло — начал щелку искать. О смысле войны стал разговаривать… Раньше надо было думать. Теперь наш черед. Решим без подсказок. Марш в сарай! Вместе воздух портили, вместе и нюхать будете. Кру-гом!

Штауфер крутнулся, привычно щелкнув каблуками.

— Что насчет гестаповца сказал, хвалю! — громко, чтобы было слышно в сарае, крикнул вдогонку Орехов. — Еще одного гауптштурмфюрера выведешь на чистую воду, так и быть, сигаретку отвалю. По нынешним временам эсэсовец больше не стоит.

Немец испугался. Орехову было видно, как дрогнули его плечи и поникла голова. В темноту сарая он шагнул боязливо и нехотя.

Николая больше не клонило ко сну. Он обошел сарай, заложил доской прореху в стене и прикрикнул на чей-то приглушенный шепот, чтобы помалкивали.

Холодно светила над лесом луна. Свет был зыбкий и неверный. Ершисто выписывался на желто-зеленом лунном небе затаившийся лес. Безмолвный, будто вымерший. Луна, как одинокий глаз, подсматривала с неба за каждым движением Николая, отпечатывала его на земле фиолетовой неяркой тенью.

Ночь была тихой до звона, до оглушительного хруста веточек под ногами. Сонно возились пленные. Храпели, вздыхали, иногда спросонок вскрикивали. Сны им снились, видно, невеселые.

Над головой было небо, крапленное светлячками звезд. Почему так много в мире ненужного, испепеляющего огня, огненных галактик и звезд? Неужели для того, чтобы на крохотной планете дать жизнь горстке людей, напоить их, согреть? Дать солдатам харч и патроны, чтобы они могли убивать!

Штауфер болтал, что нет разницы в убийстве человека. Сделает ли это бандит в переулке или солдат на передовой.

Нет, это все не так просто. Надо разобраться, во имя чего совершаются убийства на земле. Во имя чего стреляет бандит в переулке и солдат на передовой. Во имя чего убивают человека — вот что главное.

Но убийство — всегда убийство… Был человек, и нет его…

Густели над головой звезды. Луна склонялась к лесу. Когда край ее коснулся верхушек деревьев, Орехов разбудил Смидовича и передал ему дежурство.

Утром не досчитались трех пленных. Ефрейтора Штауфера нашли под соломой в углу сарая. Он был задушен. Не оказалось плосколицего, про которого Штауфер сказал, что он гауптштурмфюрер, и сутулого богомольца.

— Чуяла моя душа, что это сволочь, — сказал Игнат. — Я таких «христосиков» за три версты узнаю.

Заспанные, ничего толком не понимающие пленные жались кучками, на расспросы отмалчивались и прятали глаза. Так вот почему испугался Штауфер, когда Николай загнал его в сарай! Русского с автоматом он не боялся, боялся своих. Потому ему и не спалось, потому и разговор затеял.

Николай вдруг почувствовал оторопь. А что, если Штауфер не хотел его обмануть, не хитрил, не изворачивался? Просто сам только сейчас все это понял… Может же с человеком такое случиться?

Днем, оттопав без отдыху оставшиеся километры, пленных сдали на сборный пункт. Пожилой капитан принял колонну неохотно, ворчал, что пункт не рассчитан на такое количество людей, пищеблок не справляется, фельдшер валится с ног.

— В сорок первом бы году нам такие заботы, товарищ капитан, не удержался Орехов, когда получил расписку о передаче пленных.

Когда разведчики возвратились в полк, Нищета выругал их за задержку и сказал Николаю, что его спрашивала снайпер из женского взвода.

— Грибанова? — вырвалось у Орехова. — Валя?

— Визитной карточки не оставила, — усмехнулся лейтенант. — Сказала, что земляки.

— Она. Значит, из госпиталя возвратилась.

— Недалеко их взвод остановился, — сказал лейтенант. — Километра два отсюда, в деревеньке. Второй дом с краю… Вообще-то отдыхать надо. Ты ее тогда в медсанбат принес?

— Ее.

— Симпатичная девчина… Не зря старался. Ладно, топай, дьявол с тобой! Только чтобы к утру на месте был как штык.

И Орехов снова зашагал в ночи. Это была самая короткая летняя ночь. По преданию, в такие ночи цветут папоротники, только еще ни одному человеку не удалось увидеть их огненные цветы. Спешил Николай и не знал, что час назад ушла снайпер Грибанова на «охоту» и удастся им увидеться только в чужой стране, в Польше.

ГЛАВА 24

Пожарищами, грохотом канонад, рычанием танков, пылью, смертью отходило четвертое военное лето.

Земля огрызалась огнем, неподатливо ложилась километр за километром под гусеницы, под протекторы автомашин, под миллионы стоптанных вдрызг рыжих ботинок и расхлестанных кирзачей.

Оставались позади города, деревни, леса, пепелища, язвы воронок, рубцы траншей и окопов, испуганные люди, удивленные тем, что они живы. Зло материли солдаты Гитлера, фрицев, которые так и