Надя отстала от остальных возле памятника Александру Бакулеву, сердечно-сосудистому хирургу. Над плитой возвышались две руки, поднимающие на ладонях красный кристалл сердца. Ее восхищали люди, спорящие со смертью, отвоевывавшие у нее время. Скольким великий хирург продлил их земной срок?

Друзей она догнала возле Маяковского, красно-черного обелиска с бюстом-головой поэта на высоком гранитном пьедестале. Пока по очереди читали его стихи, допили последнее.

– Я сейчас понимаю, – поделилась Надя, – у меня есть острое желание поговорить с этими людьми. Словно у умерших есть какое-то особое сверхзнание о жизни, нам пока недоступное.

– А если им известно лишь то, что никакого знания нет? – предположила Лида.

– Не знаю. В любом случае, все мы там будем. И возможно, когда-нибудь запишем в своем загробном фейсбуке: «Приходили живые. Смеялись. Пили вино. Хотели узнать у нас что-то важное. Ха-ха-ха».

Солнце начинало садиться, когда они подошли к выходу. За кладбищенскими воротами пенилась и переливалась под закатными лучами городская жизнь. Люди, машины, дома, птицы, трава, деревья, каждая часть этого мира жила, не ведая о своем земном сроке.

47. Балерина

Надя сидела на бульваре напротив Рождественского монастыря. Она согрелась на солнце, и когда тень от дерева набегала на нее, отодвигалась в сторону. Надя злилась на Лялина. Сегодня они собирались идти на выставку Поленова, но он позвонил и сказал, что заболел. А когда она хотела к нему приехать, то признался, что вчера злоупотребил на выпускном в Литинституте. Больше всего Надю возмутила попытка ее обмануть. Зачем, почему сразу не рассказать все, как есть? Она представила, что вчера Лялин вернулся не один, а с какой-нибудь мерзкой выпускницей со своего семинара. И хотя эта мысль сперва показалась болезненным бредом, но тут же Надя вспомнила, что мужчины устроены иначе. И к тому же Лялин напился…

На край ее лавочки сел голубь. Серые лапы с белыми когтями схватились за перила, потом птица склонила голову набок и шагнула к ней. У голубей, бродящих рядом по земле, когти были черными. Надя вспомнила, что у Лялина даже зимой кожа темнее, чем у нее, и ногти казались белыми, почти перламутровыми. Особенно на ногах. Однажды Надя заметила, что они отросли слишком сильно, и предложила их подстричь. Потом купила инструменты: ножницы, пилки и щипчики, и теперь Лялин сам просил сделать ему педикюр. Хотя когда она в первый раз принесла в комнату тазик с водой и сказала поставить туда ноги, он сопротивлялся.

– Да мне просто подстричь…

– Педикюр надо делать правильно, а иначе какой смысл! Тебе, кстати, кто-нибудь делал педикюр?

– Никогда. А тазик зачем?

– Сейчас увидишь.

– А может, не надо?

– Бери книгу и ставь ноги в таз!

Надя повернулась к голубю. Кончики крыльев у него тоже были светлыми. Значит, в роду встретилась белоперая птица, оставившая такое наследство.

В монастыре зазвонили. На лавочку напротив села девушка с двумя детьми примерно шести и пяти лет. Она смотрела на птиц, дети лопотали о чем-то своем, голуби косились на сидящих и склевывали что-то с земли и веточек подорожника, пробившегося между плит. «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…» – услышала Надя детские голоса. «Dix-neuf – девятнадцать», – вспомнила она сцену из фильма «Чистый лист», в котором Депардье и старушка тоже пересчитывали голубей. Надя почувствовала подступающие слезы. Она вспомнила Литинститут. Кому и как могла бы она объяснить монастырь, белые когти, голубей, Депардье, лето, ее красное платье… Вот Надя стоит в зале возле большого зеркала, примеряя новый наряд, и уже тогда думает, понравится ли она Повелителю. А Лялин еще не знает, что он Повелитель, и она не знает, и, встречаясь в коридоре, они здороваются так же, как и другие. Или уже нет?

И сейчас у нее есть это воспоминание, и платье тоже есть. А еще есть другое – когда она осталась одна, и тоже было лето, ночь, бутылка вина и голуби, которых в фильме считала французская старушка. И она задыхалась от слез и нежности и не понимала почему. Как и кому можно объяснить такое?

Только Повелителю.

«А если он и правда там не один?» – подумала Надя и резко встала. Голуби, шумно всплеснув крыльями, взлетели в небо, словно серое облачко, отскочившее от земли…

Лялин открыл дверь не сразу. Надя начала думать, что его нет дома, когда услышала звук открывающегося замка.

– Это ты? – он выглядел растерянным.

– Не рад меня видеть?

– Я подумал, ты обиделась.

– А я и обиделась.

Надя зашла и протянула ему свою маленькую фиолетовую сумочку на цепочке.

– Что ты на меня так смотришь? – тревожно спросил он.

Лялин стоял перед ней босиком в сером плюшевом халате. Она протянула руку и пригладила волосы, вздыбленные после сна.

– Любуюсь.

– Издеваешься?

– Вовсе нет! Я же тебе говорила, что люблю тебя любого. Ты один?

– А с кем я должен быть?

– Когда ты выпиваешь, твой голос становится немолодым.

– Нам время тлеть, а вам цвести…

Уголки губ его опустились, и выражение лица стало напоминать обиженного Пьеро.

– Андрей, что ты несешь!

Надя прошла на кухню, заглянула в ванную и потом заглянула в комнату.

Лялин шел за ней, не выпуская ее сумку из рук.

– Ты уйдешь от меня, я знаю, – пробормотал он.

– А я знаю, что всегда буду с тобой, – повернулась к нему Надя.

– Да?

Он недоверчиво посмотрел ей в лицо.

– Навсегда – это слишком много. Давай ты будешь со мной до маразма?

– До какого еще маразма? Ты сколько вчера выпил? Тебе нельзя пить без меня, ты потом каждый раз несешь невесть что!

– Нет, ты скажи, что обещаешь? – он сильно сжал ее руку.

– Обещаю. Теперь тебе лучше?

– Да.

– Тогда скажи, почему ты меня сегодня не позвал? И еще и наврал, что заболел?

– Я просто не хотел, чтобы ты меня видела в таком виде.

– Откуда вдруг такая застенчивость!

– Ну не сердись. Ты что-то ищешь?

– Если ты мне изменишь, я с тобой не останусь ни одного дня! И положи уже мою сумку, что ты ее носишь по квартире!

– И станешь моим врагом?

– Нет.

Надя остановилась и повернулась к нему.

– Если любовь переливается во вражду – значит, это была не она.

Она села в кресло возле стола.

– Есть у тебя что-нибудь выпить?

– Водка. Что вообще за странные мысли про измену?

– Давай.

После нескольких рюмок Лялин окончательно пришел в себя, на щеках появился румянец, а в глазах зажегся лукавый огонь. Надя любила это лицо. Выпив, Лялин не становился другим человеком, но алкоголь сбрасывал с его плеч мир, который