неосвещенной комнате, как то предписывал обычай скорбящей королеве, она, должно быть, поняла, что ее будущее изменилось, внезапно и бесповоротно.

Была еще одна женщина, тоже во Франции, на чье будущее глубоко повлияют последствия кончины Франциска. Не оставалось сомнений, что Екатерина Медичи использовала Антуана Бурбонского в качестве пешки или марионетки. Известие ли о его унижении и нерешительности склонило Жанну д’Альбре к тому, что она должна занять твердую позицию? Кальвинизм с его строгой логикой, с его настойчивым требованием четкости принципов, должно быть, имел эмоциональную притягательность. На Рождественской службе в По она публично отреклась от Рима и, как записал ее личный биограф Николя де Борденав, «признавшись в своем вероисповедании, приняла участие в Святом причастии по обряду реформатской религии». Впоследствии Борденав писал, что, когда прежде сопротивлявшаяся Жанна «отдала все в руки Господа», она вела себя «с такой стойкостью, что никогда больше не могла свернуть со своего пути, какие бы атаки ни предпринимали на нее Сатана и мир»[71].

Жанну д’Альбре горячо приветствовали другие протестантские игроки на международной сцене. Кальвин первым написал ей в середине января 1561 года, заявляя, что у него нет необходимости наставлять ее, поскольку «когда я вижу, как дух Господа управляет вами, у меня больше поводов благодарить вас, чем уговаривать». Послу Елизаветы Трокмортону дали указания поздравить Жанну с ее «приверженностью истинной вере», отмечая, что сегодняшнее время предоставляет «большие возможности поддержать друзей».

И Кальвин, и королева Елизавета сожалели о вероотступничестве Антуана, которого назначили генерал-лейтенантом Франции, как обещала Екатерина. Флорентийский посол счел его назначение признаком слабости Екатерины, заявив, что она «окончательно доказала, что всего лишь женщина». Однако полученная Антуаном награда оказалась менее значительной, чем он ожидал. Когда он предложил, чтобы в случае болезни Екатерины ее обязанности возлагались на него, ее ответ прозвучал однозначно: «Я никогда не буду слишком больна, чтобы не иметь сил контролировать все, что касается службы королю, моему сыну».

В середине 1561 года, задержавшись по необходимости перед отъездом уладить дела в Беарне (не в последнюю очередь чтобы обеспечить защиту своих кальвинистских священников), Жанна д’Альбре отправилась воссоединиться с мужем при французском дворе. Наверное, она надеялась укрепить его в протестантской вере.

Испанский посол сообщал, что по пути «еретики везде ждали ее приезда, как будто она Мессия, потому что они уверены, что Жанна ради них сотворит чудеса. Лично я не испытываю по этому поводу никаких сомнений, поскольку, куда бы она ни пошла, ей не оказывают никакого сопротивления». Трокмортон рассказывал министру Елизаветы Сесилу, как после отъезда Жанны из Орлеана 25 набожных дам, «лучшие из 60», отбросили свои рясы и начали взбираться на стены, настолько они уверовали в «предрассудки монашества и радости светского общества». Венецианский посол назвал Жанну женщиной di terribile cervello (недюжинного ума). Екатерина заметила испанскому послу: «Нам будет непросто жить с ней».

Жанна д’Альбре стала центром протестантизма при французском дворе: учредила духовный совет, радушно принимала новых проповедников, привлекала последователей среди других молодых придворных дам и регулярно посещала протестантские службы «с открытыми дверями». Она также сообщила в Англию, что Елизавета Тюдор пользуется «большим доверием, прежде всего за твердую поддержку дела Господа. [Жанна] была рада узнать, что из часовни королевы убрали свечи и подсвечники». Супруг Жанны Антуан, напротив, в эти месяцы посещал и протестантские, и католические богослужения.

Антуан к этому времени имел славу бабника, слухи об этом дошли даже до Кальвина в Женеве, он встретил это известие с глубоким осуждением. Антуан увлекся одной девушкой из свиты Екатерины Медичи. Даже Кальвин предпринимал попытки спасти брак Антуана с Жанной, но ничто не могло сравниться со стараниями противоположной стороны, Испания даже предложила Антуану другое королевство, чтобы компенсировать потерю Наварры.

«Я всегда трудилась ради продвижения [новой веры]», – заявила впоследствии Жанна д’Альбре в своих мемуарах. Супруг, «утратив то рвение, с которым он относился к вере, стал для меня острой занозой, не скажу, что в ноге, а прямо в сердце». Сама Жанна, напротив, «никогда не сходила со своего пути». Венецианский посол писал, что она «день и ночь» изводила Антуана, а он старался заставить ее по крайней мере внешне соблюдать общие правила. Не имея разрешения проводить кальвинистские богослужения в своих покоях, Жанна отправилась на службу в дом Конде. Антуан преградил ей дорогу, когда она садилась в карету, и перебранка была «такой громкой, что в замке могли слышать все».

Когда и так слабое здоровье Жанны д’Альбре ухудшилось, Антуан сменил тактику и стремился дистанцироваться от нее. Через год после перехода жены в новую веру он открыто выступил даже против мер терпимости, которые тогда предлагала Екатерина Медичи. Он публично заявил о своем решении «жить в самой близкой дружбе с Гизами». Его брат Конде тем временем займет прежнее место Антуана в качестве лидера находящихся под угрозой гугенотов. Между тем весной 1561 года антипротестантский союз Гизов и Монморанси получил поддержку Испании, императора и папы: сложилась всецело мужская тайная организация, в которую участники жаждали вовлечь и Антуана.

Екатерина Медичи, напротив, энергично занималась организацией Конференции в Пуасси. Конференция состоялась летом того года, но попытка урегулировать религиозные разногласия оказалась тщетной. Королева объявила амнистию за все религиозные проступки, совершенные со дня кончины ее супруга, препятствовала участию французских священнослужителей в Тридентском соборе, положившем начало Контрреформации, однако терпимость Екатерины была лишь прагматичной мерой с целью сохранить монархию сына. Как она писала своему недовольному зятю Филиппу Испанскому, опыт последних десятилетий во Франции научил, что «применение силы только способствует усилению и размножению [этой заразы], поскольку вследствие жестоких наказаний, постоянно применявшихся во Французском королевстве, к новой вере примкнуло безграничное количество бедных людей».

Эдикт Екатерины от января 1562 года позволил протестантам отправлять свои религиозные обряды, но только за пределами городских стен. Однако это решение было с ужасом встречено католиками внутри Франции и в зарубежных католических державах, несмотря на постоянные заверения королевы в том, что она и ее дети «желают жить в католической вере и послушании Риму». Парижский парламент поначалу отказался ратифицировать указ, в своем официальном возражении подчеркнуто связав отказ с женским полом Екатерины. «Законы и Божии, и светские утверждают, что женщина священными узами связана со своим супругом, а дети – со своим отцом, что значит – вся семья принадлежит к тому же вероисповеданию, что и отец семейства»; то есть к той вере, которой следовал Генрих II. Отступление от соблюдения этого закона, по их словам, порождает «только ссоры, ненависть и противоречия». Сама Екатерина сознательно и демонстративно исполняла с детьми все католические обряды.

Дочери Изабелле, супруге Филиппа, Екатерина написала, чтобы та не обращала