в чем она [Мария] очень нуждается». Она то и дело повторяла, что они с Елизаветой (как она писала о Марии Тюдор) две правительницы «на одном острове, говорят на одном языке, самые близкие родственницы, что есть друг у друга, и обе королевы». Она так и не поняла, что, хотя Елизавета говорила Мейтленду, что «обязана» любить Марию («потому что она ближе всех мне по крови»), для англичан вопрос о правах Марии на английский престол являлся – и останется – большой угрозой.

Именно поэтому Елизавета, когда ее попросили обеспечить Марии безопасный путь домой через ее королевство, а не рисковать в путешествии морем, отказала в просьбе, несмотря на то что Мария утвердила Эдинбургский договор, заключенный Елизаветой с шотландскими лордами. Характерно, что потом Елизавета передумала и предложила необходимое сопровождение, но только слишком поздно. Уильям Мейтленд, всегда стремившийся сохранить место Марии в будущем английском порядке наследования престола, очень старался, как и сама Мария, устроить личную встречу двух королев, что, по его словам, «принесет нам спокойствие на их времена». Встреча так никогда и не произойдет, хотя писатели часто ее придумывали, а Мария будет продолжать молить о ней почти до смертного дня.

Мария Стюарт высадилась в Лите 19 августа 1561 года. Через две недели состоялась приветственная церемония при ее официальном въезде в Эдинбург, которая наводила на мысль об искренней радости народа от возвращения королевы вкупе с яростным отторжением католической мессы. Нельзя сказать, что народ был настроен враждебно, но на этом настаивали такие люди, как протестантский реформатор Джон Нокс.

В первый воскресный день Марии в Холируде ее мессу в личной капелле прервала шумная демонстрация. Королева вызвала Джона Нокса и вступила с ним в спор по поводу его утверждения, что женщина-правитель – это «чудовище по природе». В представлении Нокса учтивый ответ выглядел так: «Если королевство не беспокоит правление женщины, и люди его одобряют, я не должен больше запрещать… а буду тоже согласен жить при Вашей Милости, как святому Павлу пришлось жить при Нероне».

«Полагаю, мои подданные должны подчиняться вам, а не мне», – сказала ему Мария, сумев дождаться его ухода, прежде чем разразиться слезами. Неудивительно, что английский посол Томас Рандольф заметил то, что станет обычным явлением в жизни Марии; расстройство здоровья, которое он назвал одним из «внезапных взрывов чувств», овладевавших ею «после больших обид или несчастий».

Когда Мария Стюарт назначила состав своего первого совета, он включал в себя разных людей. Семь из 12 человек были протестантами. Томас Рандольф сообщал: «Я вижу, лорд Джеймс и землевладелец из Летингтона Мейтленд пользуются наибольшим доверием… Она терпеливо выслушивает и со многим мирится». Мейтленд писал Уильяму Сесилу в Англию, что «королева, моя госпожа, ведет себя настолько сдержанно во всех отношениях, как только мы здраво могли рассчитывать», добавив, что она «действительно проявляет мудрость, нехарактерную для ее возраста». Он думал, что «королева, ваша правительница [Елизавета], будет способна сделать многое в отношении ее вероисповедания, если когда-нибудь они наладят близкие дружеские отношения». На встречу королев по-прежнему горячо надеялась Мария.

В начале весны 1562 года планирование встречи летом в Йорке зашло так далеко, что договорились об учреждении пункта обмена валюты, чтобы менять шотландские деньги, и согласовали, что Мария Стюарт может привезти с собой тысячу человек свиты и приватно молиться. Это было выгодно для обеих сторон. Благоприятное мнение Елизаветы утвердило бы положение Марии в глазах ее протестантских подданных, а также поддержало бы надежду на престолонаследие. При этом ценность Марии для Елизаветы Тюдор тоже была высока. Ее соперница в английской линии престолонаследия леди Кэтрин Грей, сестра девятидневной королевы леди Джейн, недавно испортила свою репутацию, тайно вступив в брак с графом Хартфордом[72].

Однако план встречи в Йорке провалился при известии о резне в Васси, где люди герцога де Гиза убили много гугенотов. В последовавшей за этим событием Первой гугенотской войне Елизавета выступила на стороне гугенотов, надеясь вернуть Кале, потерянный из-за расположения сестры Марии к Испании.

Расстроенная срывом поездки в Йорк, который вверг ее «в такое сильное душевное волнение, что она весь день оставалась в постели», Мария Стюарт отправилась в поездку на север Шотландии. Верный католик граф Хантли, прозванный «Петухом Севера», не делал секрета из своего неодобрения проанглийской политики и, более того, не желал подчиняться власти своей королевы. Поездка превратилась в нечто подобное карательной экспедиции, и Мария в ней проявила себя наилучшим образом. Рандольф писал Сесилу той осенью 1562 года:

При всех волнениях я никогда не видел королеву более веселой: она совсем не пугалась. Я никогда не подозревал в ней такой смелости, какую обнаружил. Она не сокрушалась ни о чем, кроме того, что не мужчина, чтобы знать, каково это лежать всю ночь в поле или идти пешком по мощеной дороге в солдатской кожаной куртке и шлеме, с круглым щитом и широким мечом.

Когда один из командиров Хантли приказал закрыть перед ней Инвернесский замок, она повесила его на зубчатой стене; когда один из сыновей Хантли намеревался похитить Марию (и, возможно, жениться на ней силой), она его казнила. Однако напряжение сказалось на молодой женщине. Вернувшись в Холируд, она заболела, к тому же получила из Англии известия, представившие в новом свете многие ее расчеты.

Елизавета Тюдор слегла от оспы, положение ее было настолько серьезно, что советники собрались у ее кровати в ожидании кончины королевы, боясь за будущее страны. «Смерть овладела каждой моей жилкой», – впоследствии написала Елизавета. Мария Стюарт искренне обеспокоилась и приказала своим фрейлинам найти рецепт примочки, которую сама использовала, когда болела оспой в юности, чтобы не было рубцов, пугающих всех женщин. Однако она, должно быть, тоже подумала, а что, если?

Пришедший ответ ошеломил. «Я слышал разговоры, что во время вашей последней бури затеян план, который выдвигал на престол кого-то другого вместо моей госпожи, во что я не могу поверить, не видя никого более достойного», – недоверчиво написал Мейтленд Сесилу. Елизавета вылечилась от оспы, но когда лорды побудили королеву обсудить кандидатуру ее преемника, за Марию был подан только один голос.

Эта ситуация, во всех своих аспектах, продолжит чинить препятствия отношениям Елизаветы и Марии. Наследование престола всегда составляло проблему для Елизаветы. Как-то она сказала Мейтленду: «Государи не могут любить своих детей. Подумайте, разве я могу любить собственный саван?» В течение предстоящих лет две королевы никогда не прекратят следить друг за другом, а манера их взаимодействия будет оставаться чрезвычайно сложной.

Мария Стюарт писала о Елизавете Тюдор: «Я чту ее в своем сердце и люблю как дорогую кровную сестру». Моментами они были матерью и