бросила вызов предрассудкам на почти беспрецедентном уровне; Изабелла Кастильская, по иронии судьбы, являлась великим исключением из этого правила. Возможно, ее положение в качестве незамужней протестантской правящей королевы было несколько сомнительным, однако оно привело Елизавету к установившемуся в веках образу, хотя и главному именно в католической церкви – образу девственницы.

Девственность – целомудрие – и в древние времена, и в Средневековье рассматривалась как жертва, позволяющая перейти практически в третий пол. О ее важности свидетельствуют святые Августин и Иероним, целые монашеские традиции, а также ранненовоанглийские авторы от Мэлори, говорившего о важности (мужского) безбрачия в «Смерти Артура» (La Morte d’Arthur), до Петруччо Убальдини, которому Елизавета покровительствовала. В его книгу о шести знаменитых женщинах входила история о древней королеве-воине, чья девственность, как волосы Самсона, имела критическое значение для ее военного успеха. В средневековой Скандинавии тоже были истории о девах-королях, носивших мужскую одежду и успешно возглавлявших армии, пока их не побеждал мужчина, за которого они выходили замуж.

Елизавета Тюдор, по всей видимости, соглашалась с таким взглядом на девственность. Когда впоследствии Иван Грозный посмел предположить, что «другие мужчины на самом деле правят Англией», а «ты пребываешь в своем девическом звании, как простая девица», Елизавета ответила, что «мы сами правим с честью, подобающей королеве-девственнице, поставленной Господом». Только на более позднем этапе правления Елизаветы ее статус в качестве королевы-девственницы по-настоящему упрочился, однако тогда, в ранний уязвимый момент царствования, ей требовалось что-то, что отделяло бы ее от остальных женщин, пусть даже католический образ Девы Марии.

Религиозный вопрос отличал правление Елизаветы не только от правления ее сестры, но и от всех предыдущих женских правлений христианской Европы (если не считать Джейн Грей). Она являлась и правящей королевой, и не признавала себя никоим образом подвластной папе римскому, соответственно, обладала почти беспрецедентной автономией.

С самого начала стало ясно, что религиозный аспект ее роли может стать камнем преткновения. Первый вариант открыто реформистского закона, который Сесил подготовил в первые месяцы правления Елизаветы, был встречен с негодованием, не в последнюю очередь из-за роли, отводившейся в нем королеве. Католический архиепископ Йорка Николас Хит выразил свое отношение такими словами: «Читать проповедь или проводить священные обряды женщине не разрешается – значит, ей нельзя быть и Верховным главой Церкви Христовой». В последовавшей поправке объявлялось, что королева Елизавета, по своей скромности, желает, чтобы ее знали не как верховного главу церкви, а как ее верховного управляющего.

Между тем Елизавета Тюдор почти попала в ловушку, подстерегавшую каждую влиятельную женщину, если (как Анна де Божё предупреждала, а Анна Болейн обнаружила) она проявит малейшую неосторожность.

С самого начала правления Елизаветы иностранные послы сообщали о ее тесных отношениях с Робертом Дадли. Его возвышение в первые месяцы правления Елизаветы поражало воображение; причем настолько, что в ноябре 1559 года общительный испанский посол Ферия докладывал, что пара имеет «негласное соглашение». Его преемник де Квадра два месяца спустя описывал Дадли как «будущего короля».

Такая идея представляла опасность для королевы, которой требовалось заботиться о своей репутации и которой была необходима поддержка английской аристократии и иностранных союзников. Ферия сформулировал прямо: «Если она выйдет за этого милорда Роберта, то вызовет к себе такую неприязнь, что может однажды вечером лечь спать королевой Англии, а на следующее утро встать с постели простой мадам Елизаветой». Де Квадра говорил, что в Англии нет человека, кто бы не «вопил, что он [Дадли] позорит королеву». Кроме всего прочего, Роберт Дадли, само собой разумеется, был женатым человеком, хотя по большей части жил отдельно от женщины, Эми Робсарт, на которой женился в ранней юности.

Когда первый год правления Елизаветы подошел к концу, похоже, все с поразительной готовностью уже посчитали, что Эми Дадли – это проблема, которую легко разрешить. Ферия писал о слухах, что у нее «болезнь в одной из грудей», и естественные причины (или следствие состояния медицины XVI века) остаются одним из возможных объяснений того, что должно произойти. В более зловещем духе де Квадра говорил, что Эми «скоро отправится в вечность». Сложившаяся ситуация подготовила почву для того, что окажется первым определяющим моментом правления Елизаветы. 8 сентября 1560 года Эми Дадли нашли мертвой у нижних ступеней лестницы в Камнор-хаусе со сломанной шеей и ранами на голове.

Возможно, она упала с лестницы вследствие несчастного случая или плохого самочувствия, хотя невысокие ступени делают этот вариант маловероятным. Она могла совершить самоубийство; есть косвенные доказательства, что она испытывала безысходность, но то же возражение касательно лестницы работает и в этом случае. Или ее могли убить либо тот, кто стремился обвинить Роберта Дадли, либо просто сам Роберт Дадли. По существующим свидетельствам, ни один из вариантов невозможно доказать, но в этом контексте имеет значение то, как ситуация сказалась на репутации Елизаветы.

Если сексуальный скандал был очевидным основанием для нападок на влиятельную женщину, то ни одна женщина у власти не могла предоставить более удобного повода для этого. Английский посол в Париже сэр Николас Трокмортон писал, что у него волосы встают дыбом от того, насколько «подлыми и гнусными слухами» наслаждаются «злобные французы». Он докладывал, что французская королева насмехалась, что королева Англии собирается замуж за своего конюшего, который убил собственную жену, чтобы расчистить ей дорогу. И, что более серьезно: «Говорят, будто [англичане] больше не хотят, чтобы ими правили женщины».

Решающее значение имела реакция Елизаветы. Королева удалила Роберта от двора на время расследования. Когда коронерский суд принял решение, что Эми погибла в результате несчастного случая, и скандал в конце концов затих, она все равно не вышла за него. Вопрос, разумеется, в том, почему она приняла такое решение.

В 1560 году современники, несомненно, считали, что Елизавета Тюдор хочет вступить в брак с Робертом Дадли. Лишь оглядываясь назад, мы задаемся вопросом, действительно ли она, когда наступило время решать, была готова к самой идее брака. Возможно, ее чересчур глубоко ранил скандал из-за отношений в юности с Томасом Сеймуром, судьба матери, смерть в родах двух ее мачех и жен нескольких ведущих придворных; а может, она просто не видела способа сочетать замужество с сохранением своей власти.

Безусловно, годы спустя она говорила так, что в ее словах звучал животный страх перед браком и рождением детей, но в какой-то момент она начала вести себя с Робертом Дадли со все большей свободой, как будто сам факт, что она тогда не могла выйти за него, как ни странно, давал ей возможность насладиться им в полной мере.

Однако, объективно говоря, Елизавета вела себя корректно, властно, безукоризненно. Именно так, как повела себя Маргарита Австрийская при скандале с Чарльзом Брэндоном. Так,