уже не уверен в том, что видел прежде, и даже в том, что вижу сейчас. Но я знаю, что теперь тоже должен исчезнуть из этого района. Я встану, дойду до остановки метро на Дауни-стрит, сяду на поезд, уеду куда-нибудь и никогда больше не вернусь. Как я могу вернуться сюда после всего, что мы сделали и не сделали, после всего, что увидели? Как любой из нас может так поступить? Но я все равно не знаю, куда подевались остальные после своего исчезновения. Мне это не известно. Мы просто уходим.

На улице холодно, но я не мерзну. Я встаю; боль в сердце утихла, а ноги снова слушаются меня. Может быть, я не поеду на метро, а прогуляюсь. А потом у меня появляется идея – самая лучшая за всю мою жизнь: я заберу монстра с собой. Я сделаю это. Все так просто. Я могу спасти всех остальных в нашем районе от этого непрекращающегося безумия. Могу спасти нас и вас и забрать это бедное ужасное создание.

Я подхожу к монстру, но не знаю, как поднять его, как обхватить руками, ведь вся его шкура изорвана и изодрана, сам он изломан и измят, из дыр на его теле сочится кровь и какая-то жидкость, а изо рта доносятся жалобные стоны. Его мех рыхлый на ощупь, как будто эта шерсть (это действительно шерсть, а не что-то иное?) отвалится от одного моего прикосновения. Но она не отваливается, а остается на месте. Я чувствую, как создание старается не развалиться на части ради меня и позволяет мне собрать его воедино, как связку рассыпавшегося хвороста. Я перекидываю его через плечо и прижимаю к груди обеими руками. Я стараюсь, чтобы меня не вырвало от его запаха, затем делаю один шаг, второй и выхожу из переулка.

Я сосредоточиваюсь на том, чтобы поскорее уйти отсюда, исчезнуть, и, пока иду через мой район, а потом – через следующий, затем еще через один и еще, и еще, больше всего я боюсь не того, что монстр поправится и нападет на меня, нет. Знаете, сильнее всего меня пугает то, что эта моя блестящая идея на самом деле не так уж и хороша.

Что, если все те, кто пропал до меня, уходили куда-то, унося с собой своих собственных избитых монстров?

Ее красная правая рука

Дом, в котором они теперь жили, был небольшим одноэтажным строением с двумя спальнями, разделенными узким коридором, который примыкал к крохотной кухне. Довершала картину одна-единственная ванная комната. Стены были деревянными, и, хотя окон было на удивление много, внутри почти всегда царил полумрак.

Дом, в котором они теперь жили, находился довольно далеко от их прежнего дома и от друзей Джеммы. До новых соседей и новой школы Джеммы путь тоже был не близкий. Осенью ей приходилось идти пешком двадцать пять минут до автобусной остановки, а потом еще двадцать минут ехать до школы. Зимой, когда землю покрывало толстым слоем льда и снега, дорога отнимала еще больше времени.

У дома, в котором они теперь жили, был большой двор, заросший ленивой желтой травой и сорняками. Участок окружал лес. В лесу росли усталые деревья, которые вечно прогибались и легко сбрасывали свои листья, иголки и тайны. Деревьям нельзя было доверять.

Отец Джеммы выбрал этот домик, потому что на границе участка, на опушке леса, находился Транделлский колодец.

Колодцу было уже несколько сотен лет. Кольцо из камня и раскрошившейся известки поднималось над землей на высоту примерно трех футов, а отверстие было достаточно широким, чтобы через него мог пролезть Дэниел Уэбстер вместе с дьяволом[33]. Деревянный навес колодца напоминал съехавшую набекрень шляпу, а кровельная черепица едва держалась на нем и вот-вот готова была выпасть, как молочные зубы у ребенка. У колодца не было насоса, только колодезный ворот и деревянное ведро на почерневшей от времени веревке.

Пастор по имени Реджинальд Транделл, который основал или, по крайней мере, приписывал себе основание самой северной англоговорящей католической общины в штате Нью-Гэмпшир, освятил этот колодец сто тридцать лет назад. Внешне этот человек чем-то напоминал белку. Он был маленьким и сутулым, с большими круглыми карими глазами, тонкими губами и крупными зубами, которые были темнее его глаз. Святой отец поглощал бекон, виски и английский фольклор одинаково щедрыми порциями. Этот гордый англофил был одержим историями о святых источниках и колодцах, которыми изобиловала сельская местность в Британии. Отца Транделла тревожило, что неосвященные колодцы оставались языческими по сути своей и могли стать пристанищем для гоблинов и демонов. Англичане называли колодезного демона Паком, валлийцы – Пука. Отец Транделл считал, что, отрицая существование дьявола, ты отрицаешь существование Бога. Он решил, что поможет защитить души своих последователей, освятив все колодцы в Нью-Гэмпшире, которые ему только удастся найти. А удалось ему освятить лишь один колодец. В 1887 году он умер от сердечного приступа в возрасте тридцати семи лет после героического празднования освящения первого колодца, нареченного с тех пор Транделлским. Та попойка длилась два дня и две ночи без перерыва.

Честно говоря, несмотря на то, что у Транделлского колодца сложилась репутация лечебного и местные жители активно и яростно эту репутацию оберегали, за время его существования случаев исцеления от физических и душевных недугов было немного. В действительности Траделлский колодец наоборот приносил всем только вред.

Мать Джеммы болела муковисцидозом. Ее хронические заболевания легких уже не поддавались лечению средствами традиционной медицины. Вместо того, чтобы отправить женщину в хоспис, в начале лета семья переехала в этот домик. Джемме тогда было десять лет.

Утром Джемма ходила на местный пруд учиться плавать. Она не хотела посещать эти уроки, но отец настоял, сказав, что она найдет там новых друзей. Ничего подобного, однако, не случилось, так как большинство детей, которые занимались вместе с ней, были на пару лет младше Джеммы. Ей нравилось плавать, но она не любила пруд с осклизлым илистым дном и темной водой, которая была холодной и пахла медью.

Вернувшись домой после уроков, она последовала за отцом через двор на опушку леса, где находился Транделлский колодец. Колодезный ворот ритмично поскрипывал, пока ведро опускалось во тьму, но крутился совершенно бесшумно, когда оно поднималось вверх. Ее отец еще не был старым, но уже вошел в ту пору, когда возраст сложно определить, это находило свое выражение в морщинках вокруг глаз, бледной коже, опущенных уголках губ и редеющих волосах. До болезни мамы папа был добрым душевным