кто он такой и кем может быть. Она невольно подумала, что пальто являлось доказательством того, какой он сильный, забавный, озорной – такой, как он, всегда одолжит Джемме денег для оплаты аренды в «Монополии».

Однажды ночью она нарисовала ему голову и потратила целый час на то, чтобы у нее правильно получился вытянутый, чуть наклоненный овал, квадратный подбородок, который не умещается целиком на странице, лохматые бакенбарды (когда-то у ее отца были такие же – она видела на фотографиях, сделанных до ее рождения), желтые глаза, которые словно пронзительно-яркие прожекторы горят на красном лице, и круглые основания обломков рогов, которые смотрелись у него на лбу как очки. Джемме стало интересно, не было ли ему больно, когда он их сломал, и не болят ли они до сих пор.

Следующий день – суббота. Серый, холодный – такие дни часто бывают на севере Нью-Гэмпшира, когда календарь предательски склоняется на сторону теплых свитеров, пледов, а жалюзи закрывают сквозящие окна.

Мрачный отец явился к завтраку, хотя, если верить часам, время уже было скорее обеденное. Он бормотал себе что-то под нос и яростно хлопал ящиками и дверцами шкафчиков, словно сражался с этими неодушевленными противниками, а потом сделал себе два подгоревших тоста. Он встал над раковиной, согнулся, ссутулился, и стал жевать сухой тост, повернувшись спиной к Джемме.

Джемма уже съела тарелку овсянки быстрого приготовления. Она не была голодна, но все равно спросила: «Папа, ты не приготовишь мне блинчики?»

Папа выпрямился, очень медленно, как будто не привык так стоять или ему это не нравилось. А может быть, ему было больно, когда он распрямлялся и переставал горбиться. Он повернулся к Джемме. Она ждала, что он нахмурится и зарычит. Его глаза были широко распахнуты, а рот раскрыт в форме буквы «О». Она ожидала услышать слова, которые будут резать, как бритва, но ничего подобного не произошло. Джемма не знала, удивлен он тому, что видит ее здесь, или его озадачил ее вопрос, а может, его собственное поведение или что-то иное.

Но лицо его вдруг помрачнело, словно от какого-то воспоминания, и он тихо ответил: «Нет, прости». Взял с кухонного стола полупустую бутылку с янтарной жидкостью и исчез в своей комнате. Джемма представила, что бутылка наполнена ни на что не годной пахнущей медью водой из колодца.

Весь день Джемма заканчивала свой последний рисунок, а также думала о том, что ее герой скажет гоблину. Она оставила на странице место для его реплики. Он должен был сказать нечто очень важное.

Едва дождавшись, когда наступят сумерки, она пошла к колодцу.

Вместо молотка Джемма взяла с собой альбом и карандаш. Так она ощущала себя сильнее. Нельзя сказать, что это придавало ей ощущение защищенности или уверенности, но точно делало сильнее. Карандаш лежал у нее в кармане рубашки, а альбом она прятала за спиной.

Гоблин был там, бормотал что-то себе под нос и лениво стучал по ведру. Заметив ее, раздулся до чудовищных размеров и тут же стал смеяться над ней. Он спрыгнул со стены колодца начал скакать и пританцовывать, как взволнованная собака, которая радуется возвращению хозяина. У Джеммы и гоблина появился свой ритуал приветствия. Теперь они стояли лицом друг к другу. Ее тошнило от запаха меди; она никогда к нему не привыкнет и никогда не забудет.

Гоблин опять завел разговор о том, что она была ленивой никчемной девчонкой, сплошным разочарованием для матери, а теперь ее матери больше нет, и кто в этом виноват?

У Джеммы был план, но она не помнила, в чем именно он заключался. Зачем она принесла с собой альбом? Неужели она верила, будто это что-то изменит? Теперь у нее будет новая жизнь. Вместо того, чтобы стать сильнее, больше и взрослее, Джемма начнет скукоживаться и в конце концов под натиском безжалостного потока ужасных слов превратится в пустоту.

Он сказал:

– Что ты там прячешь за спиной? Ну давай же. Достань. Покажи.

Джемма показала ему. Она держала альбом у груди, словно щит. Но это был не щит. Он ничего не мог отразить.

Гоблин засмеялся:

– Пустая трата времени. Ты убила столько часов, пока сидела в комнате и рисовала ее вместо того, чтобы разговаривать с ней, помогать ей, остановить ее…

Джемма перекинула заднюю обложку альбома – простую картонку без рисунка – через спираль, скреплявшую листы, и появился рисунок, на котором ее мать была изображена с вытянутой красной рукой.

Гоблин замолк. Он яростно моргнул: один, второй и третий раз. Его рот сложился в букву «О».

Джемма осторожно перевернула страницу и показала самый последний рисунок, над которым трудилась прошлой ночью и весь день: с гоблином и героем, нарисованным во весь рост. Джемма подошла поближе, чтобы гоблин мог разглядеть его и понять, что ему есть чего бояться.

Гоблин пришел в себя и снова начал омерзительно хихикать, фыркать, хохотать и издавать самые разные звуки от громких до едва слышных.

Джемма боролась с желанием швырнуть его на землю и смешать с травой и грязью. Дрожащей рукой она достала угольный карандаш из кармана и нарисовала рядом с лицом героя большой диалоговый пузырь сердитыми изогнутыми линиями, полными праведного гнева. Но девочка не знала, что скажет герой, что он должен сказать, пока наконец он не произнес эти слова.

А сказал герой следующее:

– Эй, малышка, это чертовски здорово.

Гоблин засмеялся еще громче и начал покачиваться, словно пьяный, спотыкаться и выписывать бессмысленные зигзаги.

Джемма ответила:

– Спасибо.

Герой встал позади, глядя через ее плечо на рисунок.

– Да, только мои ноги тут вышли чересчур худыми.

– Но они и правда худые. В отличие от рук.

– Но не настолько. Хотя все равно замечательно. И ты здорово нарисовала мою правую руку. – Было слышно, как он вытягивает руку у нее за спиной. – Просто идеально.

Джемма сказала:

– Я знаю.

– Как ты поняла, что я приду?

Джемма ответила:

– Я не знала. А как ты понял, что нужно прийти?

– Я не понял. Я просто пришел.

Джемма посмотрела на угольный карандаш в своей руке, и слова, которые они говорили друг другу, оказались там, на бумаге.

Герой закатал до локтей рукава своего пальто.

– Прости, малышка. Мне нужно с ним познакомиться. – И с этими словами он пошел к гоблину.

Джемма села, скрестив ноги, на холодную влажную траву. В ее альбоме больше не осталось чистых листов. Она разделила картонную заднюю обложку на девять прямоугольников. И стала рисовать, рисовать и рисовать.

Гоблин запрыгнул Хеллбою на спину, обхватил своими,