в голове у тебя шумит кровь, волны которой ты слышал, потому что прижимался ухом к бетонному полу, и когда стрелки повернулись от бойни в твою сторону, ты закрыл глаза и притворился мертвым. Их ботинки затопали по бетону – ближе, еще ближе, – и один стрелок сказал: нет, дай мне, – и что-то твердое и горячее уперлось тебе в висок, ты дернулся и открыл глаза.

Ха! – сказал стрелок-любитель, целя дулом тебе в лицо. Так и знал, что ты еще жив. Он стащил с головы балаклаву и оказался Роллингом. Ну здорово, больной ублюдок. Помнишь меня?

Разве ты мог его забыть?

Спокойный и невозмутимый стрелок тоже стащил свою балаклаву, и ты сразу заметил сходство, как визуально рифмуются с Моной Лизой его локтеобразные скулы, непроницаемый взгляд, черные и толстые, как коконы, брови и губы поп-звезды.

Саид, сказал ты.

Коконы шевельнулись. Слышал, значит, обо мне, сказал он. И я о тебе наслышан.

Он присел рядом, чтобы лучше тебя рассмотреть, и хоть он и собирался тебя убить, у тебя все равно промелькнула мысль: вот ведь красивый сукин сын.

Ты занял мое место, ты взял чужое, продолжал Саид, постукивая пальцем по твоему лбу, там же, куда Шеф прижимал молоток. Теперь ты за это заплатишь.

Роллинг вскинул «калашников» к плечу, и ты перевел взгляд от спокойных глаз Саида к дулу автомата, нацеленному тебе прямо между глаз. Мао говорил, что политическая власть растет из ствола винтовки, но ты не мог себе представить, чтобы из этого ствола могло хоть что-нибудь вырасти. Ты видел только власть ужаса в черной дыре дула, с центром тяжести в виде безымянной пули 7,62 мм с твоим именем, и велел себе помалкивать, чтобы не спровоцировать Роллинга или Саида, которые, в отличие от Шефа, кажется, не особо рвались затягивать агонию жертвы. Столько людей уже пытались пустить тебе пулю в лоб, и теперь тебе хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Однажды ты уже убил себя, и эта пуля поставит восклицательный знак в последнем предложении твоей жизни – то ли поистине несчастный конец, то ли весьма завидный, это уж с какой стороны посмотреть, и раз уж ты был человеком с двумя сознаниями, то оба вы были в ужасе и готовились ликовать.

У тебя есть последнее желание? – спросил Роллинг, и на миг тебя накрыло дежавю.

Можно мне немного лекарства, Ахмед, пожалуйста?

Назвав Роллинга настоящим именем, ты разозлил его, невзначай напомнив о вашей общей душевной (бес)человечности, и он ответил: да я просто тебя убью, и все, и ты уставился на его палец, лежавший на спусковом крючке, но едва палец зашевелился, как Саид сказал: ты задал ему вопрос, и он ответил. Теперь будь мужчиной, держи слово.

Да твою мать! – Роллинг опустил автомат. Ладно, обмудок. И где мне взять это твое лекарство?

В карманах у гномов, наудачу предположил ты – и угадал. Когда Роллинг вернулся с пакетиками лекарства, один ты думал, что, может, и неплохо будет умереть, но другой ты, по-прежнему упорно цепляясь за жизнь, сказал Саиду: может, ты хочешь узнать, где найти еще больше лекарства?

Саид, склонившись над братом, помогал ему натянуть штаны. Он оглянулся на тебя и спросил: думаешь, это спасет тебе жизнь?

Ты быстренько себя обезболил, втянув сначала одну дозу лекарства, за ней – вторую. Магия лекарства заключалась в том, что людей, его употреблявших, она наделяла обостренным чувством эйфории и манией величия, вдобавок к этому от него немели разные части тела, а эрогенная чувствительность, как ни парадоксально, возрастала, но вот на повышение интеллекта лекарство даже не претендовало. Таким образом, чувствуя себя немного лучше, но не умнее, ты озадачился головоломным вопросом, который тебе задал Саид, но эту задачку за тебя решил Мона Лиза.

Не убивайте его, сказал Мона Лиза.

Чего? – заорал Роллинг.

Чего? – подумал ты, хорошо хоть ума хватило не сказать этого вслух.

Я столько ждал, чтобы прикончить этого niakoué! – сказал Роллинг, и тут до тебя наконец дошло, что он говорит. Ты снова расхохотался, и Роллинг спросил: ну, теперь-то что, больной ты ублюдок?

Nhà quê! Ты хочешь сказать nhà quê!

Я так и говорю.

Это значит «мужик». «Деревенщина». «Лох». Справедливо, наверное, что французы стали звать нас тем же обидным прозвищем, которым мы называли крестьян.

Да срать я хотел на то, как оно произносится на вашем языке, прошипел Роллинг. Niakoué! Niakoué! Niakoué!

Он мне жизнь спас, сказал Мона Лиза.

Это не он спас тебе жизнь, сказал Саид. Это мы ее спасли.

Они собирались меня убить, это правда. Но этот больной ублюдок отказался меня убивать, поэтому они хотели сначала убить меня, а потом его. Мона Лиза застегнул рубашку и медленно, держась за Саида, встал. Он меня пощадил, и я прошу вас пощадить его.

Хера с два, сказал Роллинг и снова наставил на меня «калашников».

Стой, сказал Саид, и Роллинг, чертыхаясь, снова опустил автомат. Саид глядел на меня спокойным, непроницаемым взглядом, обдумывая слова брата. Наконец он сказал: слово брата для меня закон.

Саид! – воскликнул Роллинг.

Ахмед, хватит мыслить как мелкий гангстер. Саид нависал над тобой, и снизу, с пола, на котором ты лежал, он казался тебе гигантом. Будь человеком слова. Убивай, когда это необходимо, а когда необходимо – проявляй милосердие, но всегда делай то, что говоришь, чтобы никто не усомнился в том, кто ты и что из себя представляешь.

Супер, класс, чудненько, сказал Роллинг. Вот убью его и сразу начну.

Ахмед, где твоя преданность делу?

Я предан делу! Мое дело – убить этого ублюдка!

Научись уже верить во что-то, кроме себя и собственных мелких махинаций, сказал Саид, глядя на тебя сверху вниз. Если он такой же вор, наркоторговец и преступник, как ты – каким и я был в свое время, – это еще не значит, что ты должен вести себя так же, как он. Ты не настоящий мужчина, Ахмед, и он тоже. А знаешь почему?

Это я-то не мужчина? – спросил Роллинг. Да иди ты на хер, Саид!

Тут нужно понимать, что Ахмед происходит из древнего моряцкого рода, хотя иногда этих моряков и называют пиратами, объяснил тебе Саид. Кровь аннабских пиратов еще течет в нем, правда, теперь в разбавленном виде. Вполне понятно, если учесть, что его родители бежали сюда во время войны за независимость. Да и мои тоже. Однако ФНО[18] был прав. Мы не должны уничтожать себя преступностью, наркотиками и насилием. Мы должны стать djounoud[19] и использовать насилие, чтобы стать свободными.

Хватит с меня