вдвоем. Но чего-то боятся они. А вдруг одно неловкое движение, одно неосторожное слово все нарушит, все изменит?.. Как волнуют их робкие прикосновения, как замирают сердца. Надо сказать что-то очень-очень важное, но где взять слова?

Набежали тучи, сразу скрыв и луну, и звезды. Сильно подул ветер. Булат посмотрел на небо.

— Наверно, дождь пойдет.

— Пусть немного побрызгает. Пыль прибьет.

Упало несколько крупных капель.

— Промокнем?

Оюна тряхнула головой:

— Ну и пусть!

И сразу хлынул ливень.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Хангильский сомонный Совет вот уже сорок лет располагается в доме бывшего богача Сандан-нойона, который после революции сбежал за границу. По правде сказать, от старого здания почти ничего не осталось. Несколько лет назад его перестроили заново, расширили, покрыли шиферной крышей, так что Совет выглядит вполне современно, однако по привычке многие называют его домом Сандана.

Вот внутри кое-что сохранилось от прежнего хозяина. Например, огромные, тяжелые черные шкафы, набитые толстыми папками с архивами. Каких только бумаг там нет! И на старомонгольском, и на бурятском, и на русском языках. Сколько раз уже поднимали вопрос о том, что надо привести дела в порядок и сдать их на хранение куда положено. Из аймака строго предупреждали. Все равно пылятся бумаги в шкафах. Никто в них не заглядывает годами. Редко когда понадобится какая-нибудь справка за давние времена, но не было еще случая, чтобы нужную бумагу отыскали.

И широкие лавки вдоль стен в приемной и кабинете председателя Совета, и три старинных кресла с высокими резными спинками — наследство бывшего нойона. Часть стульев тоже прежде принадлежала ему.

Хангильцы не слишком часто заглядывают сюда. По этой ли причине, потому ли, что Дансаран Ванганович Гурдармаев сам не очень-то засиживается в кабинете, помещение Совета имеет, если можно так сказать, нежилой вид. Всюду — и на скамьях, и на стульях, и на подшивках газет и журналов, выгоревших от солнца, — толстый слой пыли. Пол тоже давненько не мыт.

Сегодня Дансаран Ванганович вызвал много народу, и в приемной у него не протолкаться. Сам Гурдармаев, одетый строго официально — в белой рубашке и при галстуке, завязанном большим узлом, в темно-синем костюме, — склоняв над столом лысеющую голову, что-то пишет. Время звать приглашенных в кабинет еще не приспело.

А за дверьми кабинета — галдеж. Дождь как зарядил с вечера, так до сих пор и не унялся, поэтому все, кто пришел, мокрехоньки. Не всем, оказывается, велели явиться в Совет. Есть здесь и такие, у кого свои дела к Дансарану Вангановичу. Выяснить это не составляет труда — по разговору.

— Что за спешка? В самый дождь. Пожар, что ли?

— Как нынче с кормами будет? Может, колхоз что выделит?

— Хотел страховку получить — телка у меня пала. Сегодня, видать, к Вангановичу не пробьешься…

— Говорят, насчет личного скота вызвали.

— А что? Потребуют, чтобы весь скот сдали, как сын Сыдена…

— Закона такого нет!

— На потраве сколько коров поймали? Сколько? А-аа. За что тогда с меня одного штраф?

Галдеж мгновенно прекращается, как только Гурдармаев приглашает войти к нему в кабинет. Набиваются все — и званые и незваные.

Председатель долго выбирает в портсигаре папиросу, тщательно разминает ее, продувает мундштук, со вкусом раскуривает и лишь затем поднимается из-за стола. Он берет в руки какую-то бумагу и, тряся ею над головой, сообщает, что вызвал колхозников по очень важному делу.

В этой бумаге, говорит он, фамилии тех, у кого много скота, больше чем положено.

Кое-кто из затесавшихся по любопытству незаметно выскальзывает из кабинета, но иные из незваных все же остаются.

Люди, внесенные в список, продолжает Гурдармаев, не только развели скот сверх разрешенного по Уставу, но, кроме того, косят на колхозных землях сено. Скот именно этих людей делает потраву, объедает зароды, кормится из буртов с зеленкой. И это еще не все. Те же самые колхозники (Дансаран Ванганович опять потрясает списком) предполагают перегнать свой скот на зимовку к родственникам — чабанам, пастухам и скотникам, — чтобы прокормить его за общественный счет. Если будет вскрыт хоть один подобный случай, — голос председателя грозно гремит, — чей бы скот ни был, кому бы он ни принадлежал, согласно закону он будет немедленно сдан государству.

Закончив свою обличительную речь на самой высокой ноте, Дансаран Ванганович как бы между прочим, вполголоса, намекнул, что есть в колхозе люди, которые не только излишний, а весь-весь! — свой скот передали в общественное хозяйство и думают обойтись без него…

Что тут поднялось! Разве в приемной галдели? Вот когда загалдели. Перебивая один другого, кричали кто во что горазд, но об одном и том же. Что за дела пошли в колхозе, — куда ни пойди, всюду в глаза паршивыми коровами Булата Сыденова тычут. Если этот чокнутый парень решил опустошить свой двор, почему все должны поступать так, как он? Неужели с него надо пример брать? Неужели опять собираются коммуну создавать? Куда Догдомэ смотрит? Почему Гурдармаев ничего толком не скажет — он-то хозяин, он-то понимает, что такое скот для бурята!

— В общем, вот так, — Дансаран Ванганович сел и углубился в изучение содержимого портсигара. — Все, что я вам хотел сказать, я сказал. Не говорите после, что я вас не предупреждал. Все! — прихлопнул он ладонью по столу.

— Ясно, — ответил кто-то за всех.

— Значит, мы поняли друг друга, — добавил Гурдармаев. — Вы о нашем разговоре передайте другим. Чтобы знали.

Кабинет опустел.

Дансаран Ванганович остался доволен своим разговором с хангяльцами. Если разобраться, рассуждал он, что это, на самом деле, — работаешь, работаешь, не жалеешь ни сил, ни здоровья… Кто делает больше чем он? У кого такая ответственность? Вот то-то и оно! Значит, он вправе жить в достатке. Во всяком случае не хуже других, а может, и лучше. Ходят же слухи, будто у него, у Гурдармаева, скота больше, чем у других. Допустим, что больше. Но зачем об этом громко? Неужели по его, Дансарана Вангановича, примеру люди нарушают Устав сельхозартели? Не-ет, такие слухи должны быть пресечены в корне. И сегодня народ понял, что он, председатель сомонного Совета, решительно осуждает всех, кто пытался обойти закон и под разными предлогами завести излишки скота.

Теперь осталось только вправить мозги Булату Сыденову. Он тоже вызван.

— Я пришел, Дансаран Ванганович! — сообщил Булат с порога.

Мог бы этого и не говорить. Без того видно, что не Дондок пришел. Председатель и внимания не обратил на него. Лишь выдержав для порядка изрядную паузу, Гурдармаев, не поднимая головы, сурово произнес:

— А-аа, пришел!

«Чего это он сердитый