не имеет ничего общего с другими хозяйствами: все чернокожие освобождены от рабства и, переехав в многочисленные постройки усадьбы, больше не ютятся в непригодных для проживания хижинах на краю байю. Белая прислуга, выжившая в баталии, приняла решение остаться и поделить права и обязанности с бывшими рабами. Отныне в Гран-Домене цвет кожи не имеет значения: мы все связаны общей судьбой. Блага и еда в равной степени распределяются между крестьянами. Мои мать и отец обрабатывают землю наравне с другими жителями домена[168]. Все работают усерднее, чем раньше, но без свиста хлыста. Своевременно вносить солидный и даже возрастающий налог Короне – необходимое условие, чтобы обезопасить себя от любопытства властей. Я унаследовал имя де Гран-Домен – синоним абсолютного зла, – произнес Зашари, поморщившись, – но для сотен душ оно стало символом надежды. – Он повторил не как оскорбление, а как молитву: Гран-Домен.

Два слова прозвенели в тишине грота, равнодушного к делам человечества и к неподвижным телам Стерлинга и Франсуазы, этим забавным свидетелям наших откровений: спящего вампира и связанной куклы, вокруг которых тенью кружилась морская нечисть. Последние звуки повествования вознеслись к люминесцентной россыпи на скалистом своде, затерявшись в суррогате звезд, тускло мерцающих, как далекая мечта о лучшем мире.

– Ужасная история, Заш, – прошептала я. – Но, как ты сказал, она дает надежду.

Слабая улыбка лучом солнца в пасмурный день осветила лицо юноши.

– Жители домена понимают, что вечно так продолжаться не может, Жанна. Рано или поздно какая-нибудь деталь нас выдаст. Факультет заинтересуется, почему якобы больной хозяин, теперь уже постаревший, стоя на пороге смерти, не требует обещанной трансмутации. Если власти заподозрят, что он мертв, то отзовут у матери разрешение на управление, ибо патриархальное общество Луизианы не потерпит, чтобы одинокая женщина унаследовала огромный домен. В день, когда инквизиция переступит порог плантации, наш выстраданный эгалитарный опыт потонет в крови. Поэтому Аньес и Аджиле решили опередить события, взяв инициативу на себя. Они дали мне такое образование, чтобы, став взрослым, я выступил адвокатом их дела. Мама приучила меня к книгам и дала знания о мире; отец научил разбираться в оружии и выживать в природе. Вся община передала мне свою силу, веру и мечты. Долгими вечерами у огня я впитывал легенды Африки, их меланхоличные песнопения, смех. В возрасте пятнадцати лет я был отправлен за моря в Версаль в школу Гранд Экюри, на учебу в которой мог претендовать как единственный сын богатого плантатора Луизианы. Я бился за «Глоток Короля», но желал получить не доступ к крови Нетленного, нет, мне нужно было его ухо. Когда, наконец, получил заветное место оруженосца, то смог выполнить миссию, ради которой пересек океан. Я на цифрах показал Людовику, что свободная плантация Гран-Домен получает больше прибыли, чем порабощенная.

– Ты… ты рассказал Нетленному то, что и мне? – задохнулась я, не поверив своим ушам.

– Только то, что ему необходимо было услышать. Я подозревал, что расписывание всех ужасов рабства ничего не изменит в политике Короля. Вместо этого я рассказал, что Филибер де Гран-Домен ради эксперимента решил временно освободить своих рабов, что это привело к многообещающей экономической модели, что свободная рабочая сила дешевле во всех отношениях. При освобождении рабов их так называемая природная лень исчезает. Дав им средства к существованию, хозяин упразднил свои дорогостоящие обязательства на кормление, содержание, лечение… Эти расходы составляли значительный бюджет. При разговоре с Нетленным я подчеркнул, что благоприятные условия работы на плантации приводят к меньшему количеству смертей. Одним словом, пытался доказать суверену, что, отменив институт рабства, он улучшит экономическое положение колоний в Америке. Я объяснил, что здоровые работники, мотивированные свободой, даже относительной и контролируемой, будут продуктивнее, чем истощенные непосильным трудом рабы. Эти аргументы он, должно быть, оценил по достоинству.

Я чувствовала, насколько выстраданной была речь Зашари, понимала, что временный отказ от борьбы за отмену рабства в пользу экономических вопросов – единственный потенциальный аргумент, чтобы заставить Нетленного уступить.

– «Свобода под контролем» – точная копия лицемерного обещания, которые повелители ночи предлагают простолюдинам Европы, – заметила я.

– В конечном итоге это лицемерие лучше, чем полное уничтожение человеческой личности, которым является само рабство, – возразил Зашари. – Закон о невыезде и комендантском часе невыносимы, но закон плантаторов – это верная, скорая смерть от кнута, линчевания или от отчаяния.

Я кивнула, соглашаясь: здесь он снова прав. Условиям простолюдинов не позавидуешь, но они в сто раз предпочтительнее рабских.

– Десять раз Король обещал, что подумает над моей просьбой, – с горечью вспоминал Зашари. – И десять раз я верил монарху, удваивая рвение в службе, чтобы угодить ему. Когда Нетленный пригласил меня, чтобы сообщить о предстоящей миссии по ту сторону Атлантики, я подумал, что время, наконец, пришло, что он воспользуется случаем и доверит мне королевский указ об отмене рабства если не во всей Луизиане, то по крайней мере в регионе Гран-Домена. Действительно, я получил королевское письмо с печатью, которое должен вручить отцу после окончания миссии в Вест-Индии. Людовик приказал в течение года прекратить эксперименты по освобождению плантаций с тем, «чтобы восстановить порядок в колониях во время текущих политических трений с Англией». Восстановить порядок… Таковы его аргументы, чтобы опутать моих братьев и сестер железными оковами.

Лицо Зашари дрогнуло. Я вспомнила то тягостное напряжение, под прессом которого находился юноша во время трансатлантического вояжа, его бесконечные военные экзерсисы на палубе «Невесты в трауре». Все это время он будто боролся с собственной тенью. Луизианец вез в Америку приговор, знаменующий конец надеждам и чаяниям своего народа.

– Как последний дурак я убеждал себя, что, если преуспею в устройстве твоего брака с Фебюсом, Король, возможно, пересмотрит свое решение, – бичевал он сам себя. – Даже собирался написать суверену из Луизианы, воспользоваться его благодушием в результате удачного альянса, обратиться с просьбой дать плантации еще один шанс. Но вера утрачена. Никогда Людовик не отменит рабства. Мои экономические доводы его не убедили. Для него важна власть. Эмансипация части подданных, пусть даже немногочисленной, не вписывается в планы абсолютизма. Время идет. Каждый прожитый день приближает нас к концу свободной общины Гран-Домена. Если мы выберемся отсюда, я вернусь в родные земли, как и планировал, только не для того, чтобы исполнить приказ Короля, а чтобы эвакуировать плантацию. Поэтому я вновь задаю свой вопрос, Жанна Фруаделак: поможет ли мне Фронда?

Я энергично кивнула:

– Убеждена в этом, Заш. В Фор-Руаяль я встречалась с командующей Фрондой Мартиники. Ее люди подрывают экономику плантаций путем краж и саботажей. Другие филиалы американского континента движутся в том же направлении. Свобода или смерть!