профессор? Может, технику какую-нибудь выписать из-за границы?

– Помилуйте! Какая может быть техника! Все блокировано, идет война. Вы сейчас даже скальпель из крупповской медицинской стали днем с огнем не найдете, не говоря уже о вещах посложнее.

– Что делать? – Танеев беспомощно отер ладонями лицо.

– Что делать, что делать, – ворчливо сказал Гагенторн, – человека должны лечить профессионалы, а не куры с княжескими званиями.

– Но поймите, мне от этого не легче, мне главное – Анечка…

– Все понимаю. Выход один – полностью гипсовать бедро. Иначе оно срастется так, что ваша дочь не только ходить не сможет – сидеть не сумеет.

– Так гипсуйте незамедлительно! – вскричал Танеев.

– Легко сказать – гипсуйте! – Гагенторн опять выругался матом – в нем словно бы сломался некий барьер, профессор матерился, будто извозчик. – Вы знаете, какая это боль?

– Н-нет, – растерянно пробормотал Танеев. – А разве есть что-то другое, кроме гипсования?

– К сожалению, нет.

Танеев вновь расстроенно отер ладонями лицо, задавленно всхлипнул:

– Как быть, как быть… Бедная Аня!

– Мне нужен помощник, – сухо произнес Гагенторн.

– Что ж, давайте вызывать… Кого вы хотите в помощь?

– Того, кто накладывал гипс вашей дочери в Царскосельском госпитале. Профессора Федорова.

Вскоре приехал профессор Федоров – немногословный, замкнутый человек с нервными руками. Следом за ним, буквально через пять минут, – императрица.

Когда она появилась в квартире, Гагенторн стоял посреди комнаты и, засунув руки в карманы брюк, резким, громким голосом выговаривал Федорову:

– Вы, профессор, пошли на поводу у этой безмозглой мамзели, у Гедройц, которой все едино, кого лечить, – спаниеля, ворону со свернутой набок головой или человека. Она же о многих болезнях знает лишь понаслышке да по плохоньким французским учебникам. Вы регулярно бывали в госпитале, все видели… Все происходило на ваших глазах, почему вы не вмешались, почему бедро оказалось незагипсованным?

– По простой причине. – Лицо Федорова сделалось свекольно-красным, глаза приняли виноватое выражение. – Гипс накладывал не я – техник!

– Но вы же руководили наложением.

– И это делал не я.

– Тогда кто?

– Гедройц. Я ее только консультировал. И то по тем вопросам, с которыми она ко мне обращалась. А вообще, я доверял княжне, считал, что она сильна в новой методологии…

– Да в новой методологии восстановления костных тканей княжна ваша, Гедройц эта, все равно что поросенок в колбасных обрезках. Ей не качество нужно, только количество. Вы доверчивы, как мальчишка, профессор!

– Выбирайте выражения, сударь!

– И не подумаю! – Гагенторн резко развернулся, глянул в упор на Александру Федоровну, фыркнул и снова развернулся к Федорову: он понял, почему тот вел себя именно так.

Федоров боялся вступать в спор с сильными мира сего, был обычным угодником, в том числе и дамским – желал сделать приятное княжне Гедройц, желал сделать приятное государыне, которая считала княжну опытным врачом и к ее мнению прислушивалась, и не стал вносить поправки в гипсование, посчитав, что, если вмешается в лечение, – сделает только хуже. Тем более ему был хорошо известен вздорный характер «курицы с княжеским званием».

– И не подумаю, – повторил Гагенторн. На этот раз голос его стал мягче, он вытащил руки из карманов. – Ладно, извините меня, профессор. Руганью делу не поможешь, делу можно помочь только делом.

– Будем гипсовать?

– Будем гипсовать, – сказал Гагенторн, стремительно прошел в соседнюю комнату, где лежала Вырубова. Спросил ласково, совершенно неузнаваемым голосом, будто и не было только что неприятного объяснения с Федоровым, грубых слов, грозных взглядов – это был совершенно другой человек: – Если будет больно, вы сможете немного потерпеть?

– Будете накладывать гипс?

– Да. Иначе вы потеряете ногу.

– Раз нужно – обязательно потерплю.

– Гипсовать будем без хлороформовой маски.

– Буду молить Бога, чтобы дал мне силы.

– Ну и хорошо. – Гагенторн ласково наклонил голову. – Вы – умничка. А насчет молитвы – за вас кто-то очень хорошо молился. Было такое?

Вырубова вспомнила Распутина, его ночной визит в конце студеного января, тихо улыбнулась:

– Было!

– Кто же этот молельник? Впрочем, не спрашиваю, не спрашиваю. – Гагенторн поднял обе руки. – Молчу! Это ведь дело такое… Личное.

– Распутин этот молельник, – ответила Вырубова.

– Знаю такого, хм-м. Этот хлыст тоже побывал в моих лапах. – Гагенторн посмотрел на свои крупные, сильные, короткопалые руки, показал их Вырубовой.

– Мы боготворим отца Григория, – твердо произнесла Вырубова, специально сделав нажим на слово «мы». То, что лицо Гагенторна изменилось, она постаралась не заметить. – Он для нас – свет в окошке.

– Свет, – насмешливо проговорил Гагенторн, склонил голову, раздумывая, высказать свое суждение об этом человеке или нет, – а мнения о нем он был плохого, решил ничего не высказывать и с кряхтеньем выпрямился. – Ну, свет так свет, Анна Александровна. Готовьтесь к гипсованию.

Вдвоем с профессором Федоровым они наложили гипс на бедро. Вырубовой было больно, очень больно, она сдавливала губы зубами, едва ли не до крови прокусывала их, отец сидел на стуле рядом, сжимал в своих руках ее руку и шептал моляще:

– Анечка… Потерпи, Анечка, сейчас тебе будет легче.

Операция была долгой, а когда гипсование закончилось, Вырубова почувствовала, что тело ее заковано в тяжелую каменную колоду и терпеть эту колоду нет никакой мочи, она не выдержала, заплакала:

– Г-господи, за что же мне такие страдания?

– Терпи, Анечка, терпи, дочка. – Танеев, продолжая сжимать ее руку, также захлюпал носом. – Терпи! Раз Бог послал такие испытания – значит, это нужно.

– Я будто бы вся в камень закована, – пожаловалась дочь.

– Так надо. Терпи.

– А ну, не разводить здесь сырость! – нахмурился Гагенторн. – В Санкт-Петербурге климат и без того сырой. Влага пробирает до костей.

– Профессор, сколько мне лежать в этом гипсе?

– Сколько понадобится, столько и будете лежать. Это вопервых, а во-вторых, думаю – не менее двух месяцев. Два месяца – это минимум. Максимум – четыре. Посмотрим, как будут срастаться кости. Если бы в госпитале кое-кто не занимался дамским угодничеством… – Гагенторн бросил уничтожающий взгляд на своего коллегу. – Уже было бы все в порядке. А так, Анна Александровна… – Гагенторн в красноречивом жесте развел руки в стороны. – Терпите! Господь терпел и нам велел. Так, кажется, принято говорить? А? – Взгляд Гагенторна сделался насмешливым – до боли Вырубовой ему, похоже, не было никакого дела.

– Так, – сквозь слезы подтвердила Вырубова.

Иногда до Питера докатывались рассказы о приключениях Распутина вне Северной столицы, В частности, о том, как он ездил в Москву поклониться святым мощам.

Первопрестольную Распутин не любил, и если можно было объехать этот город стороной, он обязательно объезжал, но очень часто это не удавалось ему сделать.

В марте 1915 года Распутин прибыл в Белокаменную питерским поездом. Вышел из вагона желтолицый, со впалыми щеками, неожиданно подчеркнувшими татарские скулы «старца», – в поезде его на этот раз здорово укачало. Никогда не укачивало, а сейчас укачало так, что хоть на четвереньках ползи к ближайшей канаве и выкладывай в нее то, что съел в вагоне.

Несколько минут он стоял на перроне, покачиваясь на сделавшихся непрочными ногах и вглядываясь в людей, идущих вдоль вагонов, потом взялся рукою за грудь и, болезненно морщась, помял ее.